Мария Вересень - Ведьмин Лог Страница 7

От ее сварливого самодовольного окрика все вздрогнули и засуетились, запихивая ларь на телегу, впрягая в телегу Брюху, кидая в дополнение к ларю на расстеленную рогожку котомочки, мешочки и узлы с разным добром, которое может пригодиться в дороге. Когда все уж было готово, из сеней, зевая и почесываясь, вышла Лушка. Не разлепляя глаз, она махнула нам платочком и, пожелав доброго пути, пошлепала обратно. Многочисленный Маргошин выводок спал, и только Янечек беспокойно завозился, когда Пантерий осторожно выскользнул из его душащих объятий.

– Ну что, с богом? – поинтересовалась Марта, вскарабкиваясь на телегу и беря в руки вожжи, а не очень бодрая с утра Маргоша поинтересовалась:

– С которым это?

– Ну, должен же какой-нибудь из них, дармоедов, за ведьмами присматривать.

И Марта осторожно покосилась на небо: не кинут ли за такие речи булыжником? Небеса безмолвствовали – значит, прокатило, а может, не было никого, по делам вышли?

Брюха качнулась туда-сюда, беря разбег, и сделала первый шаг.

– Поехали! – обрадовалась Марта. Оно и понятно, бывали случаи, когда Брюха раскачивалась только к вечеру. Тонкие намеки на предмет купли новой лошадки Марта отвергала категорически, объясняя, что без работы Брюха помрет от ожирения и вообще, малы еще деньгами раскидываться, да и лошадка-то еще довольно резвая, а то, что засыпает на ходу, дак это удобнее: меньше видит – меньше пугается.

Я сидела, задумавшаяся и даже маленько опечаленная, поскольку стоило мне увидеть отдавивший Ланкины ноги сундук, как в голове словно птица ворохнулась и будто филин Триум занудным голосом начал дундеть:

– А если дочь у кого родится, то благоразумный отец, который торговлей кормится, или в деревне пашет, или в городе пробавляется ремеслом, от всякой прибыли откладывает на дочь, или животинку растит с приплодом, или из ее доли покупает полотна и холстов, и куски ткани, и убрусы, и рубашки, все это в особый сундук кладя или короб. Платья, уборы, мониста, утварь, посуду оловянную, медную да деревянную или золотую, по прибылям, добавляет каждый год понемножку, чтобы не вдруг, перед свадьбою, себе в убыток было. Если же, по милости Пречистой Девы, дочь преставится, ее этим же и поминают…

Меня качнуло, а на душе сделалось скверно. Я посмотрела на Ланку, грустно спросив:

– Слушай, сестренка, а у нас вообще приданое-то есть?

От такого бесхитростного вопроса даже бабуля чуть из телеги не выпала, взвизгнув:

– Рано тебе еще, мелочь мокроносая, про приданое думать!

– И помянуть-то нас будет нечем, – пришла я к печальному выводу, поставив общественность в тупик своими рассуждениями. Пришлось признаться, что первый опыт чужого обучения прошел не совсем гладко.

Пока «резвая» Брюха выползала из Лога, я и Ланка успели сплести себе по веночку и попить чайку с медовыми коврижками на двух соседних хуторах, где жили те самые, на весь Северск известные, логовские ведьмы. Брюха была упорна, как жук-навозник тянула свою ношу, а Марта и Маргоша как могли подбадривали ее звонкими частушками. А почему бы и не попеть у себя дома – там, в Гречине, не до этого будет. Работа – это вам не баловство. Это непредсказуемые опасности и злые, неблагодарные люди, которые за медяк удавятся, а про два лучше и не думать. На самом взгорочке, лицом в колею, расползшуюся от грязи, лежал бондарь Матвей. При нашем приближении он задумчиво приподнял лицо из лужи и промычал неопределенно.

– О Северск, – ляпнула я, не задумавшись, – твоя милая грязная морда вечно пьяна и избита!

– Чего это? – сурово повела на меня бровью бабуля.

Ланка закатила глаза, показывая, что дивится она моей непосредственности последние дни, а я спешно втянула голову в плечи, сама не понимая, как так у меня сорвалось.

– Бабушка, это цитата, из Прокопия Сквернавца.

– Та-ак, – зловеще растянула бабуля коротенькое словцо, положила ногу на ногу и приняла надменный императорский вид, – и где ты нашла эту гадость?

– Купила, – тише мыши пропищала я. Хорошо, что рядом не было рачительной Лушки. Узнай она, что я деньги на Сквернавца трачу, могло бы и с сердцем поплохеть.

– Вот, значит, мы как о Родине думаем, – вкрадчиво начала бабуля, – рожа у нас пьяная, да? Грязная у нас, значит, рожа, да? А златоградские рожи тебе нравятся, да? Они, значит, все чистенькие? – начала заводиться, свирепея, бабуля – патриотка она у нас еще та. – Миренские жирные рожи тебе тоже нравятся! А наши, – она хлопнула себя по бокам, – не угодили!

Зажмурившись изо всех сил, я начала тараторить одно из стихотворений Сквернавца:

Люблю тебя, мой Северск, я зимою,Когда скрипят снежинки под ногоюИ воздух чище хрусталя…

– А рожа все же пьяная, – ввернула Ланка, и, поняв, что добра ожидать не стоит, мы, спрыгнув с телеги, припустили со всех ног, слыша позади бесполезные угрозы бабули и благодушный хохоток Пантерия.

ГЛАВА 2

К полудню Брюха преодолела подъем. Солнце било прямо в макушку, будоража вялую лошадиную кровь, отчего глаза нашей старушки по-молодому озорно заблестели. Она шумно выдохнула и, преисполненная чувства лошадиной гордости, оглядела мир вокруг себя. Позади, укрытый тенями и туманом, раскинув щупальца оврагов, словно паук затаился мрачный, загадочный и волнующий, как сказка, рассказанная на ночь, Ведьмин Лог. А впереди волновалась яркая, будто цыганский табор, деревня Дурнево. Отсюда – с Чертячьей горки – было видно, что строил деревню народ, склонный к стихийным порывам. Был тут и белый мрамор, и красный кирпич, и резные терема в два поверха. Жаль только, что большую часть камня, из которого предприимчивые дурневчане возводили свои чертоги, они добывали здесь же, разграбляя руины когда-то прекрасной, известной на весь Северск Школы Ведьм и Чаровниц. Никакие угрозы ведьм отсушить ворам руки не помогали, дурневчане слабоумными не были и с кайлом по ночам к школе не ходили, но стоило какой-нибудь башне дать трещину, рассыпаться, а камням скатиться к подножию холма, на котором школа высилась, как тут же камень ложился в основание какого-нибудь лабаза, а мраморные блоки шли на распил. Школа ветшала, а Дурнево разрасталось.

Бабка Марта пыталась всеми способами выведать, сколько и кому дурневский староста отстегивает за то, чтобы все это великолепие, имеющее три площади, храм Пречистой Девы, здание торговой гильдии и крепостцу малой дружины, следящей за порядком, именовалось «деревенькой». Но староста молчал, как в рот воды набравший, и делиться секретами не хотел. Потому как с городка и с деревеньки в великокняжескую казну причитались совершенно разные денежки.

Маргоша и бабка, увлекшись спорами, во время которых они страстно жестикулировали, все время показывая что-то друг другу на пальцах и тихо шипя, вдруг сообразили, что солнце припекает, а они уже полчаса стоят на месте. Марта подергала вожжи, а более сообразительная Маргоша свистом и маханием рук подозвала паренька-пастушка, выгонявшего дурневское стадо на нежную зелененькую травку, и тот с радостью оказал ведьмам услугу, раскрутив над головой толстый, как раскормленная змея, кнут, а потом щелкнув им над ухом мечтательно млеющей Брюхи.