Владислав Русанов - Серебряный медведь Страница 7

Удара с трех сторон латники не выдержали. Нет, они не сдались, не запросили пощады. Умирали, сцепив зубы, последним рывком пытались дотянуться до врагов. Раненый норовил воткнуть меч в брюхо перепрыгивающего через него коня, резал поджилки наступающим пехотинцам, хватал их за калиги слабеющими пальцами.

Но сила солому ломит. Вскоре победу на поле боя, как и во всех сколь-нибудь важных битвах за последние триста лет, стяжало сасандрийское оружие. Тельбийские крестьяне разбежались. Гибель во имя любимого ландграфа не вдохновляла их нисколечко. Латники предпочли смерть. За исключением полутора десятков раненых. По большей части тяжело, многие по два-три раза.

Как говорил древний поэт, творчеством которого было принято восхищаться в среде молодых гвардейских офицеров, «тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Латники дорого продали свои жизни. После переправы через Арамеллу, поединка с бойцами из отряда Джакомо Черепа, которую выиграли благодаря странной устойчивости Кира к магии и двуручному мечу Мудреца, банда Кулака выросла до ста десяти человек. Очень многие из людей Черепа перебежали к победителям, как и предрекала Пустельга. Армейская рота. Даже больше. Теперь, после боя в живых осталось немногим больше пяти десятков. Из них около двадцати раненых. Кулак очень расстроился. Нет… Расстроился – это не совсем правильно. Кондотьер рассвирепел. Последними словами честил малообученных новичков, которые полезли нахрапом на строй тяжеловооруженных всадников, вместо того чтобы попытаться рассечь их на небольшие группки и уничтожить по отдельности. Собственно, ругать он мог разве что погибших, а их в Сасандре ругать испокон веков не принято. О мертвых или хорошо, или ничего. «Ну, раз так, значит, ничего», – решил Кулак и с головой ушел в помощь раненым, сбор и дележ добычи.

Из близких друзей и соратников кондотьера пострадал только Мелкий. Его раной занялся Мудрец и при живейшем участии Кира, придерживавшего то рассеченную руку, то дергающиеся ноги, зашил рану, залил настоем коры дуба и забинтовал. Рядом крутилась Пустельга. В отличие от командира, она ругаться не прекращала, причем сыпала такими выражениями, что у Кирсьена, прожившего полгода в казарме, брови лезли на лоб. Воительница исцарапалась в малине и теперь то и дело выдергивала острые, едва заметные колючки из рук и одежды. Еще она сетовала на отправившихся с ней в боевой дозор наемников:

– Тоже мне бойцы! Чуть что – лапки вверх… С такими не то что в разведку, в нужник ходить вместе опасно!

Имперская пехота потихоньку приходила в себя. Подсчитывала потери. Четыреста убитых. Еще больше сотни раненых. Полк переполовинен. Если ландграф Медренский имел целью отпугнуть сасандрийскую армию от подвластного ему города, то он ее достиг. Рискнет ли полковник т’Арриго делла Куррадо штурмовать укрепление силой вдвое меньшей, чем предполагал сразу? Кто его знает? Кстати, полковник в бою уцелел. Выжил, несмотря на то что ехал в авангарде и попал под обстрел лучников вместе со знаменщиком, ординарцами, барабанщиками, полковой казной. Погибли все. Даже лошади, впряженные в телегу с сундуком, окованным железом. А господин т’Арриго делла Куррадо отделался легким испугом. Оказалось, что в самом начале боя он с юношеской резвостью спрыгнул с коня и нырнул под телегу. Так он уберегся от стрел тельбийских охотников и от мечей с копьями латников ландграфа. Когда врага основательно потеснили, зажали в клещи и уже, по сути дела, добивали, он объявился. Что называется, явился не запылился. Взобрался на повозку, принялся орать, размахивать руками, управлять сражением. Будто бы без него не справились…

Голос у полковника оказался густой, как мед, и оглушительный, как раскаты грома. Ничего удивительного – служба в армии дает прекрасную возможность для упражнений в красноречии. Речь – там, перед новобранцами, или, напротив, разнос набедокуривших старослужащих… И хотя Киру показалось, что сохранившая порядок и боеспособность пехота больше прислушивалась к коротким, отрывистым командам капитана т’Жозмо, худощавого, чуть сутулого офицера с седыми подкрученными усами, господин делла Куррадо, ничтоже сумняшеся, приписал победу себе. Ну… Может, так и надо? Победа полка это всегда победа полковника. Даже если тот просидел половину боя под телегой, прячась от стрел. Во всяком случае, если вдруг возникнет сомнение, любой генерал предпочтет поверить своему непосредственному подчиненному, а не какому-то кондотьеру, сражающемуся – страшно сказать! – за деньги, а не из чувства острого патриотизма. Еще в начале лета Кир не сомневался, что такое положение вещей – единственно правильное. Но теперь он больше склонялся к мысли, что генералы прислушиваются к полковникам оттого, что сами рискуют оказаться в подобном положении.

Наверняка в разогретом бурными переживаниями разуме господина полковника вызревал замысел блестящего рапорта. В нем будет, несомненно, отражено мудрое руководство боем с превосходящими силами противника, глупость наемников, вечно путающихся под ногами, невыносимо тяжелые погодные условия и многое, многое, многое другое. Похоже, краснолицый, упитанный и коренастый господин т’Арриго делла Куррадо уже видел себя генералом. А пока он принял самое деятельное участие в дележе добычи.

Оставив Мелкого на попечение Мудреца, Кир и Пустельга отправились искать Кулака. И нашли его беседующим с господином полковником.

Т’Арриго делла Куррадо приподнимался на носки, надувался, словно индюк, багровел щеками. За его спиной вздыхали, переминаясь с ноги на ногу, два капитана – т’Жозмо дель Куэта и т’Гуччо ди Баролло – и пяток лейтенантов. Видно, полковник собрал их для представительности. Тут же присутствовали четверо окраинцев из конвоя – всем пехотным полкам Сасандры, сформированным из новобранцев, придавались обязательные полусотни сопровождения, отлавливающие дезертиров и следящие за поддержанием дисциплины в частях.

Рядом с хмурым Кулаком, теребящим золотую цепь, свисавшую до середины груди, стоял всего лишь один старый Почечуй, исполнявший в банде обязанности коморника.[8]

– …а я не понимаю, господин кондотьер, по какому такому праву вы пытаетесь прибрать к рукам всех коней? – возмущался делла Куррадо.

– А я не понимаю, – терпеливо повторял (должно быть, не первый и даже не десятый раз) седобородый Кулак. – Я не понимаю: для чего командиру пехотного полка полсотни выезженных коней? Может, вы хотите перейти в кавалерию?

– А почему я, собственно, должен давать вам отчет?

– А я и не требую от вас отчета, господин полковник. Кажется, это вы желаете распоряжаться всей добычей единолично?