Тэд Уильямс - Хвосттрубой, Или Приключения Молодого Кота Страница 7

В уже разреженной тьме Прощального Танца Хвосттрубой осторожно пробирался по свалке во владениях Верзил. Он провел ночь, блуждая по рощам с Мягколапкой, и его мысли, как обычно, остались близ юной фелы.

Он боролся с чем-то, сам не зная с чем. Он заботился о Мягколапке – больше, чем о любом своем друге или даже о кровных родичах, – но дружба с нею как-то отличалась от других его привязанностей: самый вид ее хвоста, изысканно замкнутого, когда она сидела, или изящно вскинутого, когда шла, будоражил в нем туманные представления, которых он не мог бы назвать.

Захваченный этими мыслями, он долго не обращал внимания на весть, принесенную ветром. Когда запах страха достиг наконец его сознания, помутив рассудок, он вдруг тревожно вздрогнул и резко помотал головой. В усах у него покалывало.

Он рванулся вперед и помчался к дому – к родному гнезду. Ему казалось – все Племя вопит от ужаса, но воздух был тих и спокоен.

Он перелез конек последней крыши, перевалился через забор, оцарапавшись и набив шишку, – и в изумлении, в страхе остановился как вкопанный.

На месте груды щебня, где обосновалось логово его семейства… ничего не было. Выметенное дочиста место было голо, как скала, отшлифованная ветром. Когда нынче утром он уходил из дому, мать стояла на кровле логова, умывая младшую сестрицу Шелкоуску. Теперь все они исчезли.

Он метнулся вперед и упал, когтя немую землю, словно пытаясь выцарапать из нее тайну того, что случилось, но это была земля Мурчела, а ее не пробьешь когтем или зубом. Противоречивые страсти туманили ему разум. Он захныкал и принюхался.

Все вокруг было полно остывших следов ужаса. Запахи его семьи и гнездовья все еще висели в воздухе, но их перекрывал устрашающий дух сражения и гнева. Хотя эти впечатления были сильно перепутаны временем и ветрами, он сумел даже учуять, кто все это сделал.

Здесь побывал Мурчел. Верзилы были тут долго, но сами-то они не оставили меток страха или гнева. Их отвратительный дух, как всегда, почти не поддавался истолкованию, больше похожий на запах рабочих муравьев или червей-точильщиков, чем на запах Племени. Здесь его мать насмерть сразилась с ними, защищая выводок, но Верзилы не испытали ни гнева, ни страха. И вот теперь его семьи больше нет.

В последующие дни он, как и боялся, не нашел и следа своих родичей. Убежал в Стародавнюю Дубраву и жил там один-одинешенек. Питаясь только тем, что мог поймать еще неуклюжими своими лапами, он худел и слабел, но запретил себе идти к другим гнездам Племени. Маркиз и другие его друзья время от времени приносили ему еду, но не смогли уговорить его вернуться. Старейшины умудренно сопели и сохраняли спокойствие. Они знали: раны такого рода лучше залечиваются в одиночестве, когда можно совершенно свободно решить – жить или умереть, чтобы не раскаяться впоследствии.

Фритти совсем не виделся с Мягколапкой, она ни разу не пришла навестить его в тяжкие эти дни: то ли слишком опечаленная его положением, то ли просто равнодушная – он не знал. Когда ему не спалось, он мучился воображаемыми предположениями.

Однажды – Око уже один раз открылось и закрылось с тех пор, как он потерял семью – Хвосттрубой обнаружил, что неведомо как притащился к задворкам владений Мурчела. Больной и ослабевший, он в каком-то отупелом изумлении выполз из-под защиты леса.

Лежа в приветливом солнечном пятне и неровно дыша, он услышал звук тяжелой поступи. Притупившиеся чувства возвестили ему о приходе Мурчелов.

Верзилы приближались, и он слышал, как они перекрикивались низкими гудящими голосами. Он закрыл глаза. Если ему было суждено соединиться с семьей в погибели, то казалось совершенно естественным, чтобы эти чудовища доделали работу, которую начал их род. Едва он ощутил, как громадные руки схватили его, а запах Мурчела заполонил все вокруг, его куда-то понесло – то ли в мир снов, то ли еще дальше, он не знал. А потом и вообще перестал что-либо сознавать.

Потом дух Фритти медленно, осторожно вновь приземлился на знакомых полях. Когда к нему вернулось сознание, он ощутил, что под ним что-то мягкое, а вокруг все еще стоит запах Мурчела. Испуганный, он открыл глаза и дико огляделся.

Он лежал на куске мягкой ткани, на дне какого-то сосуда. От этого он испытал ужасающее чувство ловушки. Поднявшись на неустойчивых лапах, попытался выбраться наружу. Он был слишком слаб, чтобы прыгнуть, но после нескольких попыток ухитрился дотянуться передними лапами до края сосуда и выкарабкаться.

Внизу, на полу, он осмотрелся и обнаружил, что стоит под навесом, на открытой площадке, примыкавшей к жилью Верзил. Хотя повсюду висел запах Мурчела, никого не было видно.

Он готов был уже заковылять прочь, на свободу, когда почувствовал властный толчок: голод. Он почуял еду. Оглядев крыльцо, увидел другой сосуд, поменьше. От запаха еды у него просто слюнки потекли, но к сосуду он приблизился с опаской. Подозрительно обнюхав содержимое, попробовал малюсенький кусочек – и нашел его очень вкусным.

Сперва он держал ухо востро – вдруг вернется Мурчел, – но немного спустя все затмило наслаждение едой. Он глотал не жуя, очистил сосуд до дна; потом нашел другой сосуд, с чистой водой, и попил. И набитый живот после стольких дней голода сразу дал себя знать – Фритти чуть не стошнило, но Верзилы, которые принесли еду, должно быть предвидя это, выдали ему только скромную порцию.

Попив, он дотащился до солнечного пятна и немножко отдохнул, а потом встал, чтобы добраться до леса. Вдруг один из его похитителей вышел из-за угла огромного гнезда Мурчелов. Фритти хотел было удрать, но хрупкое, ослабевшее тело еще не было на это способно. Однако, к его изумлению, Верзила не схватил его и не убил на месте. Мурчел попросту прошел мимо, лишь наклонившись, чтобы погладить Фритти по макушке, и скрылся.

Так между Фритти и Верзилами началось непрочное перемирие. Эти Мурчелы, на чьем крыльце он очнулся, не мешали ему приходить и уходить. Выставляли ему еду, чтобы ел, если захочет, и оставляли ящик, чтобы спал в нем, если пожелает.

После многих тяжких раздумий Фритти решил, что Верзилы, может быть, немножко похожи на Племя: некоторые были добры и не собирались попусту вредить, а некоторые – наоборот; именно вторые погубили его семью и гнездо, где он родился. В этом равновесии он обрел некоторый покой; мысли об утрате стали отступать от него в Часы бодрствования – если не в Часы сна.

Когда Фритти выздоровел, ему снова сделалось приятно общаться с Племенем. Отыскал он и Мягколапку, все такую же от усов до кончика хвоста. Она попросила у него прощения за то, что не приходила к нему в его тяжкие лесные дни. Сказала, что ей было невыносимо видеть друга детства в таком горе.