Александр Абердин - Русский бунт Страница 7

Громкоголосые витии гласности вроде бы и говорили людям правду, но при это всегда очень ловко и хитро, по-жидовски, в самом дурном смысле этого слова, смещали акценты и тем самым переворачивали всё с ног на голову, отчего трагические ошибки превращались в страшные преступления, вынужденные меры - в злокозненную, целенаправленную политику, а преступные деяния откровенных врагов, выдавались за генеральную линию партии. Однако, даже не в этом дело, в конце концов Максим не был таким уж убеждённым коммунистом, чтобы отрицать очевидные провалы руководства Советского Союза. Не смотря на то, что в училище погранвойск большинство ребят поступало по идейным соображениям и очень многие сделали свой выбор в армии, Максима чуть ли не до онемения поражал их моральный облик, а точнее чуть ли не полное отсутствие морали, когда речь заходила о том, что они называли мелочами. Перемахнуть через забор, чтобы сбегать в самоволку и попутно спереть в магазине или на рынке хоть какую-нибудь мелочёвку, было вполне нормальным, не говоря уже о том, что обмануть девушку, говоря о своих чувствах, лишь бы переспать с нею. Максима, привыкшего к совершенно другим отношениям в Лицее, такие вещи порой повергали в самый настоящий ужас, но вслед за этим обязательно случалось что-либо такое, что иначе, как подвигом, не назовёшь и совершал его не кто-нибудь, а тот, кто ещё вчера слямзил в магазине бутылку водки. Более того, этот балбес, вернувшись в казарму из госпиталя, где ему залечивали ожоги, потом ещё и сетовал: - "Нет, ну, дёрнул же меня чёрт полезть спасать из горящего дома эту старую каргу. Ладно бы молодая деваха была, а то ведь чуть ли не столетняя старуха, да, ещё и такая тяжеленная."

Вот и пойми их, этих русских после такого. Однако, то были пока что ещё только цветочки. Опылённые пропагандой рыночного образа жизни и даже не столько ими, сколько хитрыми жидовскими вывертами, они породили на свет совершенно жуткие, несъедобные ягоды полного беспредела во всех сферах жизни. Максим не был таким уж ярым антисемитом. Более того, он очень уважал евреев (их было немало среди наставников в Лицее), но как же он при этом, вслед за ними, ненавидел и презирал жидов, всех этих жуликов и аферистов, готовых продать родную мать ради собственной выгоды, вспоминающих о том, что они евреи, только тогда, когда их жестко ухватят за шкуру. Ну, а попутно он терпеть не мог москалей и кацапов, хохлов и хачиков, азеров и прочих чурок, достойных такого прозвища. Будучи по своему воспитанию интернационалистом, Максим, русский по своему генотипу, как и все дети проекта "Индиго", не обращал никакого внимания на национальность человека и оценивал его только по личным качествам. Правда, то, что в начале девяностых годов творили в Чечне и по соседству чеченцы, заставило его начать оценивать по тому же принципу уже весь народ.

Между тем ещё в самом начале перестройки, когда пресловутая гласность делала свои первые шаги и дальше прожектора перестройки дело пока что не шло, как сам Максим, так и все лицеисты-индиго дружно, в один голос заявляли, что это совершенно недопустимо, таким образом препарировать исторические факты и подавать их в виде сенсации. В годы перестройки было совершено одно из самых страшных преступлений против всех народов Советского Союза, - им исподволь внушили мысль, что во всём виноваты русские и Россия. А ещё в эти годы правящей элите была сделана прививка безответственности и наплевательского отношения к нуждам народа. Получив на западе под проект, называемый "Перестройка", огромные кредиты, Горбачёв и компания их моментально разбазарили, разворовали и пустили по ветру, так ничего и не перестроив. Тем самым эта братия заложила идеологические основы грабительской приватизации, за которой Максим наблюдал через окно казармы. Он прекрасно понимал, к чему всё идёт, очень часто буквально требовал встречи с их главным куратором, но Борис Евгеньевич только вздыхал и, пристально глядя ему в глаза, говорил:

- Максимка, сынок, пойми, мы никак не можем повлиять на этих гадов. Всё, что я смог, это зацепиться за развалины КГБ. Подожди немного, Максим, дай мне собрать вас всех в нашей конторе и расставить по местам, может быть тогда мы сможем хоть чем-то помочь своему народу.

Хотя через несколько лет Максим и все тридцать пять его товарищей стали кадровыми сотрудниками ФСБ, они если чем и смогли помочь своему народу, так это тем, что уничтожили несколько сотен самых злобных и кровавых его врагов, причём зачастую без приказа. Между тем к началу двадцать первого века ситуация в России усугубилась настолько, что генерал Прохоров приказал Максиму начать выводить своих людей в отставку и переводить их на нелегальное положение. Все три "Рикошета", а в ФСБ никто даже и не предполагал, что спецгруппы майора Часового, подполковника Первенцева, и подполковника Гусара называются "Рикошетами" с тремя разными порядковыми номерами, в каждом из которых насчитывалось по десять, двенадцать человек, стали нести потери в боях, чего до этого никогда не было. К две тысячи пятнадцатому году в ФСБ осталось всего восемь действующих суперагентов и один суперпилот.

К тому времени в стране окончательно укрепился и заматерел класс профессиональных чиновников. Как только не критиковали всю эту братию, как только её не бичевали и каких мер по борьбе с коррупцией в рядах чиновников не предпринималось, а с них, словно с гуся вода. Начало двадцать первого века прошло, можно сказать, под знаменем борьбы президента и правительства с коррупцией и самоуправством чиновников, - чиновники победили, причём с крупным счётом. Однако, им уже было недостаточно того, что они могли практически открыто плевать на президента и правительство, которые погрязли в коррупции точно также, как и они сами. В первую очередь чиновников крупного ранга - президентов национальных республик и губернаторов краёв и областей, не устраивало то, что купив свои посты за большие деньги они всё же не могли считать их своими навечно. Не то что бы они хотели сделать их наследуемыми, но по крайней мере мечтали о том, чтобы они были пожизненными. А ещё чиновники, но уже более низкого ранга, чуть ли не негодовали из-за того, что губернаторские и президентские посты покупала всякая вшивота, мелкотравчатое жульё, люди не их круга. В общем к две тысячи пятнадцатому году чиновники всех уровней дозрели до понимая того, что власть нужно брать в свои руки и президента избирать из числа тех людей, которые никогда не пойдут против них. То есть из их же собственной среды.

В сентябре две тысячи пятнадцатого года в Москве произошло весьма знаменательное событие, практически все губернаторы и президенты России предъявили президенту страны ультиматум - или тот досрочно уходит в отставку со всеми теми деньгами, которые он уже успел хапнуть из государственной казны и получает огромные отступные, или в стране начнётся самая настоящая революция. Переговоры шли на протяжении двух месяцев и президент, наконец, сдался, но лишь потому, что ему была предложена такая сумма отступных, что он попросту не устоял и ещё через два с половиной месяца, в середине января две тысячи шестнадцатого года состоялись президентские выборы, но это были уже такие выборы, на которых тем, кого это действительно касалось, было заранее известно, кто станет президентом. Зато для народа было разыграно самое настоящее политическое шоу с многочасовыми дебатами на телевидении, громкими и многозначительными предвыборными заявлениями, а так же всей прочей демократической говорильней, без которой нигде на западе выборы не считаются таковыми.