Брендон Сандерсон - Страхи Стихии в Чёртовой Чаще Страница 7

Анна Уильям кивнула. Стихия отметила, что та по-прежнему была больше возбуждена, чем напугана, но что поделать. Она вручила дочери один из фонарей, мазь в котором светилась бледно-голубым. Второй фонарь она взяла себе, накинула на плечи рюкзак и кивнула головой в сторону дороги.

Неподалеку, в сторону границы пристанища проплыл Страх. Коснувшись узкой серебряной полоски на земле, из него посыпалось что-то вроде искр. Тварь резко отпрянула и поплыла в другую сторону.

Любое такое касание стоило Стихии денег, портило серебро. За это и платили постояльцы — за пристанище, остававшееся неприступным уже более века, за пристанище с древней традицией — ни единого непрошенного Страха внутри. Своего рода безопасное место. Самое надёжное в Чаще.

Анна переступила через границу, которая представляла собой линию из больших серебряных ободов, выдававшихся над землей и посаженных на цемент так, что их нельзя было вырвать. Для замены испорченной секции одного из колец — а вокруг пристанища имелось три концентрических кольца — нужно было отсоединить её, сделав подкоп. Огромная работа, и Стихия была с ней знакома не понаслышке. Недели не проходило без замены или поворота той или иной секции.

Страх уплывал прочь, не замечая женщин. Стихия не знала, могли ли эти твари видеть тех, кто не нарушал правила.

Они вышли на тёмную заросшую дорогу. В этих местах за дорогами следили слабо. Ситуация, быть может, изменится, если бастионы начнут выполнять свои обещания. Как бы то ни было, на дорогах шло оживлённое движение. Из одного бастиона в другой торговать продуктами ездили поселенцы. Зёрна, выращенные на расчищенных землях Чащи, были полезнее и вкуснее горных. Индейки и зайцы, пойманные или выращенные в клетках, стоили немало серебра.

Этого нельзя было сказать о свиньях. Свинину ел разве что какой-нибудь невежда-горожанин.

В общем, торговля здесь велась, поэтому дорога была изношена. Этому не могли помешать даже деревья, которые своими ветвями, словно огромными руками, стремились отрезать от путников дорогу и забрать её себе. Чаще не нравилось, что в ней, словно паразиты, появились люди.

Мать и дочь двигались осторожно, без резких движений. Казалось, целая вечность прошла, прежде чем на дороге перед ними что-то появилось.

— Смотри! — шепнула Анна Уильям.

Стихия облегченно выдохнула. На дороге что-то светилось голубым. Богоград озвучил остроумную, но всё же неточную догадку о том, как она выслеживала добычу. Свет от мази, которую называли здесь Светом Авраама, вызывал свечение капель болотного лука. В свою очередь лук ещё и расслаблял мочевые пузыри лошадей. Стихия увидела на земле светящуюся лужицу мочи.

Что, если Честертон свернул в Чащу сразу после выезда из пристанища? Это было маловероятно, но до этого момента Стихию не оставляла в покое эта мысль.

Теперь же она точно знала, что напала на верный след. Если они свернули в Чащу, то лишь спустя несколько часов после выезда, чтобы замести все следы. Стихия закрыла глаза и спустя какое-то время поймала себя на том, что наизусть читает молитву благодарности. Она остановилась. Откуда это в ней? Прошло много лет.

Она потрясла головой и продолжила путь. Все пять лошадей были напоены водой с луком, поэтому теперь за ними тянулся устойчивый след.

Этой ночью Чаща казалась особенно тёмной. Свет сквозь ветви проходил слабо. Но было заметно, что Страхов как будто больше, чем обычно. Едва светящиеся, они рыскали меж стволов деревьев.

Анна Уильям шла, вцепившись пальцами в древко своего фонаря. Да, она уже бывала в Чаще ночью. Ни один поселенец не мог избежать таких прогулок. Нельзя было всю жизнь трястись от страха перед тьмой, зажавшись в своих четырёх углах. Иначе чем ты отличаешься от бастионца? Жизнь в Чаще — тяжелая, иногда смертельно опасная. Но при этом — свободная.

— Мам, — шепотом окликнула Анна Уильям. — Почему ты больше не веришь в Бога?

— Может, потом обсудим?

— Ты всегда так отвечаешь, — Анна перевела взгляд под ноги, на светящийся след.

— Да, а ещё я всегда избегаю этого твоего вопроса, — ответила Стихия. — Но вот ночью в Чащу я хожу далеко не всегда.

— Это важно как раз сейчас. Ты ошибаешься, раз думаешь, что мне не очень страшно. Я едва дышу. Но я знаю, в какой опасности пристанище. Ты всегда такая злая после визитов господина Богограда. Серебро в звеньях ты уже не так часто меняешь. А каждый второй день ты ешь только хлеб.

— И при чём здесь Бог?

Анна Уильям продолжала смотреть под ноги. «Сумрак! — выругалась про себя Стихия. — Она думает, что это нам в наказание. Глупая девочка, вся в отца».

Они шагали по расшатанным доскам Старого моста. Одним из тех, кто его восстанавливал, был отец Себруки. Что касается Нового моста, то из него можно было голыми руками выламывать доски и швырять их в ущелье под ногами, прямо как власти бастионов швырялись обещаниями и подарками — ценными на вид, но на деле совершенно бесполезными.

— Я верю в Господа Поднебесного, — ответила Стихия, когда мост был пройден.

— Но?..

— Но не молюсь ему. Это не значит, что не верю. В древних книгах наши места назывались землями проклятых. И я сомневаюсь, что тем, кто проклят, может помочь молитва, вот и всё.

Дочь не ответила. Они шли ещё около двух часов. Стихия обдумывала возможность срезать через лес, но её удерживала угроза потерять след и проделать двойной путь. К тому же эти бледно-голубые следы были сейчас единственной дорожкой в непроглядной тьме, дорожкой надежды для неё и дочерей. Они отслеживали все манёвры Честертона, отсчитывая метры от одного следа до другого. Если он долго не появлялся, они молча возвращались и искали другие пути. Стихия боялась, что эта часть охоты окажется самой сложной, но они с лёгкостью замечали все движения бандитов по светящимся следам копыт лошадей, наступавших в мочу друг друга.

Стихия сняла рюкзак, вытащила из него удавку-гарроту, и, поднеся палец ко рту, жестом приказала Анне ждать у дороги. Та кивнула. Стихия не могла определить в темноте её состояние, но слышала, как часто та дышит. Одно дело — быть поселенцем и привыкнуть ходить в Чащу по ночам. Другое дело — остаться здесь одной…

Стихия накрыла платком пиалу с мазью, сняла обувь и чулки, и крадучись зашагала в темноту. Каждый раз, делая так, её охватывали воспоминания, как ребенком она шла по Чаще с дедом. Голыми пальцами ног она ощупывала перед собой каждый листок и каждую веточку, которые шорохом или хрустом могли её выдать. Она даже слышала собственный голос, указывающий как определить направление ветра или как пройти шумное место, пользуясь шелестом листвы. Дед любил Чащу до того, как они не стали здесь хозяевами. «Никогда не называй эту землю чёртовой, — говорил дедушка. — Её нужно уважать, как опасного зверя, но нельзя ненавидеть».