Дэвид Фарланд - Пища свирепых чад Страница 7

— Я не желал вам зла, — сказал виновато. — Не знал, что вы в такой нужде.

Свирепые дети не ответили.

Его окатило холодом, словно вырвался ледяной вихрь из пещер преисподней и пронесся вдоль хребта. Мускулы обмякли, как мертвые угри.

Полдюжины детей стояли над принесенным шерстистым свертком. В свете, отбрасываемом благовонными палочками, купец различил свернутую звериную шкуру.

Подумал: «От моей лошади. Накроют меня, и заболею язвой».

Захотелось вскочить, дать бой — но столь же сильным оказалось желание просто лежать и принимать все уготованное свирепыми детьми.

Трое, лучась кровожадной радостью, разрезали завязки и торжественно развернули шкуру. Даже в тусклом свете купец различил: это не от его гнедой красавицы Боцзин. Шерсть сияла белизной, густотой же и длиной походила на овечью.

Истощенные дети, ликуя, растянули шкуру над лежащим, церемонно опустили — и Хуан Фа вдохнул несравненный аромат прекрасно выделанного меха. Он показался небесной сладостью: желанное тепло разбежалось по жилам.

Дети ушли — а купца вдруг захлестнуло ощущение смертельной угрозы. Он раскрыл глаза, затаил дыхание, надеясь расслышать, как таинственные враги крадутся у шатра.

Дышалось тяжело. В темном воздухе густо висела пыль. Буря утихла, в шатре ничто не двигалось. Лишь торговец у дальней стены похрапывал тихонько, укрывшись овчиной.

На лбу у Хуан Фа проступила холодная влага, рубаха на груди взмокла. Он ужаснулся на мгновение: а вдруг язва? Но успокоил себя: это кошмар, нелепый и мучительный, но ушедший безвозвратно.

Теперь пришло облегчение. Столько дней купец не знал покоя, и вдруг стало легко, будто свалилась ноша с плеч. Приподнялся на локте, осмотрелся. Конечно, никаких свирепых детей.

Коснулся укрывавшей шкуры — чудесная мягкость. Кажется, не видел раньше ничего подобного. Такая роскошная шерсть, и величина у шкуры неимоверная! Наверное, белый як.

Скорее всего, ночью кто-то понял, как холодно в шатре, сжалился над гостем и укрыл его. А дурной сон превратил доброту в ужас.

Хуан Фа натянул шкуру на голову, желая лежать под ней всегда, обонять чистый мех, отдаваться животворному теплу.

Проснувшись на рассвете, купец ощутил запах свежего чая. Сквозь ткань шатра проникал солнечный свет. Снаружи по шелку скребли и хлопали — сметали пыль ветками.

— Хорошие новости, — сообщил монах. — Буря отбушевала ночью и улеглась, воздух очищается. Правда, солнце взошло краснее феникса, но в остальном все отлично.

Торговцы шелком суетились, шурша разноцветными одеждами, приторачивали кувшины с драгоценными благовонными маслами и тюки со специями, а господин Вэн сидел и пил чай. Лицо евнуха казалось усталым и суровым.

Хуан Фа встал и потянулся, кутаясь в белую шкуру. Осмотрелся: а вон и сундучок с черепаховым панцирем на нем. Коричневые линии на выпуклой кости походили на трещины в подсыхающем речном иле. Из панциря торчали огарки восьми благовонных палочек.

Как хорошо жить! Такая легкость в теле, и веришь: все успеется и получится.

— Господин Вэн, как гадание? Благосклонны ли ко мне небеса? — спросил он радостно у мудреца.

Евнух посмотрел устало и равнодушно.

— Прости, мой друг, но от судьбы тебе не уйти. Иногда невозможно избежать последствий своих поступков, сколь бы горько мы ни сожалели о них.

Хуан Фа вдруг почувствовал странное: лицо онемело, лоб зачесался, заболел. Он коснулся головы и ощутил сбоку острый бугор, растягивающий кожу.

— Что такое? — выговорил, мертвея.

А рука… что это? На ней растут мягкие белые волосы, так похожие на чудесный мех, согревший ночью.

Купец завопил истошно, обуянный диким страхом, отбросил шкуру.

— Дух животного проник в тебя, — сообщил мудрец виновато. — Я и представить не мог, сколь могучее волшебство у Баатарсайхана. Изменится не только твоя натура, но и тело.

Хуан Фа отбежал от шкуры, дрожа, но не отвел взгляда от роскошного белого меха.

— В стране Казах это животное называется гигантским оленем и ценится выше любой другой дичи. Его шкура чище первого снега гор, где он обитает, а широкие рога всеми окрестными племенами почитаются за драгоценность. Но сей олень столь редок, что многие считают его вымыслом, древней сказкой. Здесь же, вблизи Алтайских гор, он еще встречается. У нас ему дали имя се чжи, и хотя он двурогий, некоторые ученые считают его разновидностью единорога.

Хуан Фа ощутил желание упасть на четвереньки. Болью обожгло лодыжки, словно невидимая сила выворачивала в суставах ступни. Конечно, он слышал про се чжи. Говорят, единорог способен различать добро и зло, он идет на запах добродетельного человека и наказывает злого. Буддисты верят, что иногда на его рогах покоится Книга Закона.

— По-мо-ги-и-а-а-а! — заголосил купец, но слова исказились во рту и стали жалобным звериным криком.

— Это твоя судьба, уготованная прекраснодушным героем, побеждающим без оружия Баатарсайханом, — с горечью заключил мудрец. — На четырех ногах ты будешь скитаться по миру, искать под снегом траву и мох у подножия Алтайских гор. Тебе уже не изведать любовь женщины, ибо ты среди последних в своем племени. На тебя станут охотиться денно и нощно — и варвары, и настоящие люди, и волки со снежными барсами в горах, и гепарды на равнинах. О слабодушный человек, нигде тебе нет спасения и пристанища. Боюсь, зиму ты не переживешь, ибо усерднее всех будут гоняться за тобой свирепые чада Баатарсайхана — из их ртов ты вынул пищу. И обязательно настигнут, ибо такова воля чародея. Тебе предрешено накормить свирепых чад своей плотью.

Взору Хуан Фа явилась Янь. Она сидела у ширмы, рисуя на черном шелке феникса. Вдруг подняла голову, посмотрела в залитое солнцем окно.

Купец ринулся к пологу шатра, выскочил наружу, в напитанный пылью воздух. Звериные инстинкты влекли на волю, звали мчаться под открытым небом. Еще не успел покинуть шатер, а на ногах уже лопнул шелк одежды, ступни сделались копытами. Растущие рога зацепили полог, запутались, грозя сломать шею.

Но Хуан Фа вырвался, освободился — и ступил под озаренное жутким красным заревом небо, словно подожженное богом Солнца.

Янь. Осталась лишь она.

Хуан Фа фыркнул, развернулся, взбив клубы пыли, посмотрел на высокую траву у лагеря — и различил там крошечные фигурки изголодавшихся детей, залегших в засаде, оскаливших зубы, заточенные острее любого кинжала.

Ставший диковинным зверем купец поскакал, вздыбив хвост, словно подавая сигнал опасности, и в копытах, что вонзались в землю и отталкивались от нее, посылая мощное тело в воздух, кипела дикая сила.