Фред Саберхаген - Нить Ариадны Страница 7

Мне – семнадцать, Ариадне – на два года больше, и по самым строгим человеческим стандартам она настоящая красавица. Ее русые волосы крупными кольцами вьются по обе стороны нежного личика в форме сердечка. Сегодня она была одета как обычно – в хлопковую тунику и золоченые сандалии. Не в ее обычае обвешиваться драгоценностями, так что из украшений на ней был только медальон, подаренный Дедалом. (Миносу и Федре он преподнес другие, соответствующие дары… А я свой получил через месяц, когда мастер познакомился и со мной.) Серебряно-золотой диск Ариадны был спрятан под туникой, но я ясно видел серебряную цепочку, охватившую ее шею. На Корике женщины из высшего класса выставляют напоказ грудь только в официальной обстановке и соответствующем одеянии.

Ее лицо просияло при виде меня, облаченного в набедренную повязку и плебейского пошиба сандалии. (Мои ступни, как и ноги, практически обычные, человеческие – безволосые и вовсе не большие.)

– Вот ты где! – воскликнула она и тут же выпалила, не в силах ждать: – Мне так много нужно тебе рассказать!

Сестричка просто подпрыгивала на месте – наполовину от волнения, наполовину от радости.

– По крайней мере, часть этих новостей – добрая, – заметил я, заключая ее в братские объятия.

За всю свою жизнь я неоднократно убеждался, что мой голос отличается от обычного, человеческого. Что поделать, если и голова моя и горло другой формы. Но сестричка давно освоилась со звуками моей речи и без труда понимает меня.

Впервые за почти полгода я видел, как Ариадна улыбается, как она радуется хоть чему-нибудь.

– Правда, – с готовностью закивала она. – Но не все новости хороши. – И ее улыбка мгновенно померкла, как только она вспомнила о неприятностях, о которых мне еще предстоит услышать. Мой желудок, как и конечности, особо от человеческого не отличается. Пока мы разговаривали, я протянул руку к ближайшему дереву, сорвал ранний плод и сжевал. Тот еще не дозрел, но так и не сезон ему. С каждым днем меня все сильнее мутило от зимнего пайка – сушеной дряни, которой в основном и приходилось питаться. То, что я жевал сейчас, немного смахивало на яблоко, немного на персик, но в целом я не смог бы подобрать ему названия. Названия сами по себе меня иногда просто изумляют. Каждую весну это дерево, похожее на другие деревья моего дома, приносило разные плоды. Угли в небольшом очаге неподалеку давным-давно остыли. А ближайшие виноградные лозы, еще неделю назад безжизненные и голые, выбросили свежие зеленые побеги.

В моем доме-путанице множество растений произрастали сами по себе, так что в некоторых местах возникали целые рощи деревьев. Трава пробивалась сквозь трещины брусчатки, особенно в бесконечных коридорах – там, где никто не бывал. Но некая сила – то ли одилическая магия, то ли недостаток влаги – не давала этому месту окончательно зарасти.

Я надеялся, что Ариадна принесет мне последние новости, особенно касательно долгожданного прибытия Людей Дани, предназначенных в жертву. Их корабль с черным парусом зашел в порт Кандака еще неделю назад. Сестра с этого и начала, но на самом деле слушал я вполуха, поскольку сам имел что сказать по этому поводу.

В моей чудовищной голове вызрела мысль, что пора бы как-нибудь выбраться из Лабиринта. Я желаю увидеть окружающий мир вживую, а не отраженным во снах. Меня поместили в Лабиринт таким крохой, что я почти ничего не помнил. Уже несколько месяцев, с середины зимы, когда дни начали расти, сны звали меня и подначивали на прогулку.

Моя сестра запнулась и, что совсем на нее не похоже, быстро оглянулась по сторонам – сперва через одно плечо, потом через другое. Хотя в путанице Лабиринта можно не бояться, что нас подслушивают. Я понял, что сестра подошла к главным новостям.

– Бог нашего дяди становится сильнее с каждым днем… все сильнее и голоднее. Рабов убивают почти ежедневно, в одном из дворцовых двориков. Хорошо, что хотя бы не под моими окнами. Рабов и пленных – и все для того, чтобы потешить убийством Шиву.

Она помолчала, потом спросила:

– Он тебе не снился?

– Шива? – переспросил я и покачал рогатой головой. – Но в последнее время мне снится отец, я слышу его голос.

– Отец?

– Минос, – сказал я, и Ариадна чуть расслабилась. – Будто он зовет меня из дальней дали. Но я не слышу его слов.

– Из царства Аида? – вздрогнула сестра.

– Я… не знаю.

Я понятия не имел, общался ли я с Загробным миром, но ведь мне всегда трудно было объяснить сестре свои приключения в царстве Онейроса, бога снов.

Конечно же, я не помнил, каким образом получилось, что я родился таким, как есть. Были обрывки снов – несомненно, обычные, ничем не примечательные сны, – где чудовищные изменения происходили со мной уже после рождения. В этих грезах моя мама постоянно умирала при родах, но вовсе не из-за моих рогов на звериной голове.

Для чего такому уродливому ребенку сохранили жизнь? Моя старая няня – первая представительница короткой череды людей, которых мне довелось видеть, – шептала, бывало, что я – дитя самого Отца Зевса.

– Говорят, что Громовержец, бывает, принимает вид быка. В таком вот виде он и явился твоей матери.

Воспоминания о том, что приключалось со мной во снах, смешались с реальными событиями, так что я не всегда мог отличить одно от другого. Однажды, так давно, что и не припомню всех подробностей, я, Астерион, взглянул в зеркало. В настоящее зеркало из прекрасного и гладкого стекла. Потом я часто ложился на живот у какого-нибудь спокойного холодного пруда Лабиринта и разглядывал свое отражение. В любой зеркальной поверхности я видел морду, резко отличавшуюся от привычных людских лиц. Самые худшие мои сны всегда были связаны с зеркалами.

Половина моего обрывочного образования касалась богов – как эти странные и пугающие создания играли главенствующую роль в делах людей много лет тому назад, а потом сошли со сцены. Да так надолго, что многие люди стали сомневаться в самом факте их существования.

Нет, я, Астерион, никогда не видел ни одного бога. Не видел в реальной жизни.

Тем весенним днем Ариадна рассказала мне подробности одной истории, которая лишь недавно долетела до острова Корик от материка, лежащего в сотнях миль отсюда. В этой истории рассказывалось о том, как год назад великие боги Аполлон и Аид, вкупе с поклонявшимися им людьми, сошлись в смертельной битве. Как Аполлон объявил Оракула своим и запретил человеческие жертвоприношения на этой горе, на которой, говорят, находится сам Олимп.

– Но это старые вести, – отметил я.

– Конечно, – вскинула подбородок сестричка. – Но разве плохо будет, если жители Корика тоже станут служить Аполлону?