Мария Заболотская - И.о. поместного чародея-2 Страница 70

— Ты! — завопил секретарь, и веревки на его руках затрещали. — Ты стерла мне не те воспоминания, негодяйка! Я отлично помню все, что со мной случилось, и тебя я помню! И то, что ты собиралась зачаровать мою память! Но я не помню ничего о делах Академии! Ничегошеньки!!!

— Проклятие, — пробормотала я, растерянно глядя на обезумевшего от горя Озрика.

— Лучше б ты меня прирезала! — если бы секретарь не был до сих пор связан, то начал бы рвать себе волосы. — Мне конец! Что я скажу госпоже мажордому, когда вернусь в Академию? Даже если тебя арестуют и сгноят в Армарике, это мне уже не поможет. Кому я нужен без своих знаний о том, сколько… сколько простынь нужно закупить к зиме? Сколько веников запросили уборщицы? Или то были метлы для садовников? Сколько лошадей и мулов в конюшнях?.. Или там нет мулов?.. Силы небесные, да я даже не знаю, что привести в пример — ничего, ничего не помню!!! Я погиб…

— Я могу попытаться… — неуверенно начала я, но секретарь разразился очередным отчаянным воплем:

— Не смей больше соваться в мою голову! В следующий раз я обнаружу, что даже имени своего не знаю и мне останется только податься на паперть!

— А ведь это годный вариант! — подал из темноты голос магистр Леопольд, явно заскучавший. — Давайте уж сотрем ему память начисто. Мы и так отказались от пыток и убийств, хоть они имеют куда более предсказуемый итог, чем вся эта возня. Прислушиваться к пожеланиям этого господина — курам на смех. Вы, сударь, весьма неблагодарный пленник, так и знайте. А вы, Каррен, слишком добры к нему. Где это видано, чтобы похитители беспокоились о том, как сложится житье-бытье у похищенного? Наша ли то забота?..

Я потерла лоб, не зная, что предпринять. Озрик, конечно, не был моим добрым приятелем, однако я не собиралась рушить его жизнь лишь из-за того, что мне захотелось удовлетворить свое любопытство, неумело при этом действуя. Мне ли было не знать, как тяжко давалась простому человеку борьба за место под солнцем в чародейском мире? Озрик и впрямь трудился, не покладая рук, чтобы добиться своего нынешнего положения. Оно дорого ему обходилось — я могла убедиться в этом, когда изучала его бедный разум, изнывающий от множества забот, которые свели бы с ума обычного человека. Если первая моя попытка повлиять на память секретаря закончилась плачевно, не окажется ли вторая еще более роковой для бедняги? Куда он подастся теперь, в одночасье лишившись должности по моей вине?

— Нам негде его содержать, — продолжал брюзжать магистр. — А если бы даже и нашлось бы место — вообразите, сколько ест этот субъект! Добро бы он был приятен нравом и сговорчив, но по нему же ясно видно, насколько он недружелюбен от природы!

— Уж кто бы говорил, — процедила я сквозь зубы, окончательно пав духом. Да, мне случалось попадать в безвыходные положения, однако ни разу обстоятельства не вынуждали меня причинять явное зло людям, непричастным к моим бедам. Теперь оставалось только проклинать себя до седьмого колена за неудачную идею с похищением. Каждый раз, когда я полагалась на свои чародейские умения, случалась беда. Боги мои, да кто вообще сказал, что я имею право творить чары с такими-то умениями? Я вновь и вновь смотрела на Озрика, отвечавшего мне ненавидящим взглядом, слушала, как вздыхает в темноте демон, не знающий, чем мне помочь, и с отчаянием думала, что ничья злая воля не смогла бы поставить меня в столь нелепое положение. Куда уж хуже?..

— Доброй ночи вам, господа. Должен признаться, не так я представлял обстоятельства нашей встречи, — раздался вдруг голос, от звука которого я вскочила на ноги, а демон зашипел, точно дикий кот. Магистр Леопольд, еще не понявший, кто именно пожаловал к нам на огонек, просто выругался. Озрик же пребывал в таком отчаянии, что даже не повернул голову в сторону неожиданного гостя — «Я погиб, погиб…» — монотонно повторял он.

В круг света от фонаря вступил Сальватор Далерский.

После разговора с Искеном я знала в глубине души, что эта встреча неотвратима и произойдет в ближайшее время, но все разумные мысли выветрились при виде знакомого лица, самую малость исхудавшего с прошлой нашей встречи. Выражение глубоко посаженных глаз Сальватора стало еще более неприятным, свидетельствуя о том, что вряд ли он употребил время, проведенное в заключении, для воспитания в себе смирения и кротости. Ощутив на себе этот взгляд, я тут же поняла, что решетки Армарики теперь представляются мне не столь уж прочными, а стены — не столь высокими. Удержать в заточении этого человека было непростой задачей, и стоило ли удивляться, что Лига с ней не справилась?..

— Как видите, — продолжал Сальватор, которого так никто и не решился поприветствовать, — в моих руках нет оружия. Но это свидетельствует лишь о том, что я уверен: с любым из вас я справлюсь и без меча. Поэтому, господа, будьте так любезны не двигаться с места, при этом держитесь поближе к свету, и не совершайте ничего такого, что может как-то помешать мне беседовать с… дочерью.

Связанный по рукам и ногам Озрик, от отчаяния обретший храбрость, ранее ему не свойственную, при словах «не двигаться» горько и ядовито отозвался: «Рад услужить его светлости». Леопольд, который давно уже проявлял парадоксальное свойство беспокоиться всерьез вовсе не тогда, когда следовало бы, тоже съязвил:

— Благодарствуем за дозволение не бегать по зарослям этого проклятого мокрого чертополоха, погода, знаете ли, не располагает.

А вот лицо Мелихаро, на которого я то и дело бросала трусливые быстрые взгляды, приобрело мертвенное выражение: демон сжимал побледневшие губы, и выглядел именно так, как положено выглядеть существу, виновному в предательстве, знающему, что пришло время отвечать за содеянное, но все еще не раскаивающемуся, пусть даже на это упорное сопротивление уходили его последние силы.

От последнего слова из речи Сальватора меня перекосило так, что не заметить этого было невозможно, но выражение лица чародея ничуть не изменилось. Очевидно, ему, как и прежде, не было дела до того, что я думаю. А между тем, я размышляла над тем, что заключение в Армарике определенно не пошло чародею на пользу, и все свое свободное время, которого у него имелось в избытке, последние четыре года он посвящал тому, чтобы отточить до совершенства свое умение вызывать неприязнь и опаску с первого же взгляда.

— Вряд ли, мессир Сальватор, вам стоит заводить со мной разговор, — глухо произнесла я, глядя исподлобья.

— Между нами не было, нет, и не будет дружбы, — произнес Сальватор холодно и бесстрастно. — Но ты моя кровь, как бы это не претило нам, а некоторые долги крови важнее чувств или их отсутствия. Никто не упрекнет меня в том, что я оставил тебя в беде.