Елизавета Абаринова-Кожухова - Дверь в преисподнюю Страница 71

— Интересно, как же в таком случае узнали о месте клада те двое -граждане Глухарева и Каширский? — задался вопросом инспектор Лиственицын. — Ведь их научные интересы лежат, если так можно выразиться, в несколько иной плоскости…

— Это вы сможете узнать, когда их поймаете, — ответила Надя. — Но, похоже, они действовали не совсем научным «методом тыка» и к тому же по нескольким направлениям — ведь я помню, как Каширский в дамском платье ночью гремел ломом под столбами…

— Ну, скоро они там? — нетерпеливо проговорил инспектор.

— Надо же заделать подкоп, — оторвался от «Ветеринара» Семен Борисович. — Раз обещали к полудню, значит, будут.

— A с ними еще и Владлен Серапионыч отправился, — добавила Татьяна Петровна. — Больно уж ему охота была на мумию взглянуть…

В этот миг минутная и часовая стрелка сошлись воедино на числе «12», часы отзвонили двенадцать раз, и с двенадцатым ударом дверь отворилась. Первым в комнате с легким пританцовыванием появился Владлен Серапионыч. Игривый блеск в его пенсне недвусмысленно указывал, что доктор уже успел порядком приложиться к заветной скляночке.

Следом за доктором, насвистывая песенку «Три поросенка», ввалился частный детектив Василий Дубов в заляпанном строительном фартуке и с мастерком в руке. Весь вид Великого Сыщика говорил, что и он тоже причастился к серапионычевой скляночке.

Последним в комнату проскользнул сам хозяин — совершенно трезвый, но в пальто, пахнущем сырою землей, и с лопатой, делавшей его похожим на Второго Могильщика из шекспировской трагедии.

— Хорошо, знаете, поработать на кладбище, на свежем воздухе, -промолвил Покровский, как бы извиняясь, что остальные были лишены такой возможности. — Простите великодушно, что заставили ждать. Пока Владлен Серапионыч исследовал мумию моего почтенного пращура, мы с Василием Николаевичем замуровывали стенку в склепе и закапывали подземный ход. Будем надеяться, что теперь ближайшие сто лет Савву Лукича никто не потревожит.

— Ну что, может быть, приступим? — вновь предложил инспектор.

— Да-да, конечно, — радостно потер руки Василий Дубов и придвинул к себе ларец. Он был сделан из какого-то дерева, особым способом обработанного и потому не подверженного тлению веков, а по бокам обит металлом, уже изрядно заржавевшим. Василий пытался поднять крышку, но та не открывалась.

— Может, кочергой подцепить? — неуверенно предложил Покровский.

— Нет-нет, не надо портить ценную вещь, — поспешно возразила баронесса. — Попробуем сначала вот этим. — Госпожа фон Aчкасофф просунула руку под стоячий воротничок своей темной блузочки, сняла с шеи скромный металлический крестик, оказавшийся маленьким ключиком, и протянула его Чаликовой. Надя вставила ключ в замочную скважину и осторожно повернула. Раздался скрип, и шкатулка открылась. По комнате распространился неуловимо-приятный запах.

— Похоже, дерево внутри пропитали каким-то ароматическим веществом, -принюхавшись, отметил Серапионыч и добавил не совсем благозвучное слово по-латыни, смысл которого не уловил никто, разве что доктор Белогорский.

Все взоры устремились на таинственный ларец. Надя раскрыла крышку шире, и ее лицо озарилось неподдельным разочарованием. Вместо золота и брильянтов ларец был до краев наполнен какими-то пожелтевшими бумагами, наподобие тех, что находились в «кладоискательской» папке от Федора Иваныча.

— Вот вам и сокровища баронов Покровских, — развела руками Чаликова.

Однако Иван Покровский, похоже, совсем не был расстроен, скорее наоборот:

— Должно быть, это наши семейные реликвии!

— O, да тут стихи! — воскликнул Дубов, разглядывая верхнюю бумагу.

— Замечательно! — обрадовался Покровский. — Значит, мой пращур тоже был поэтом. A для любого поэта его стихи — главное сокровище.

— Да нет, это, кажется, не его, — покачал головой Василий. — Тут какое-то «Послание барону Покровскому». И Дубов медленно, с трудом разбирая мелкий почерк, зачитал:

— Прими сей череп, Савва, онТебе принадлежит по праву.Тебе поведаю, барон,Его готическую славу…

— Где-то я это слышала, — покачала головой Чаликова.

— A, ну вот, пожалуйста, — Дубов зачитал текст, записанный на первом листе «Послания» другим почерком, круглым и разборчивым: — «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Продал мне это послание за триста рублей, а сам перепосвятил его барону Дельвигу и опубликовал!».

— Это что, автограф Александра Сергеевича?! — воскликнул Покровский и бережно, будто дитя, взяв верхний листок, принялся благоговейно его разглядывать.

— И, похоже, не единственный, — Дубов отложил «Послание» в сторону и взял следующий листок, исписанный одним пушкинским почерком: — «Любезнейший барон Савва Лукич! Прости великодушно, что сыграл с тобой столь нехорошую шутку. Но в знак слабого утешения прими от меня эту скромную безделицу. Твой вечно должник А.Пушкин». Тут еще и стихи, — добавил Василий Николаевич.

— Позвольте мне. — Иван Покровский слегка трясущимися руками взял листок и дрожащим голосом прочел:

— Поэт в порыве вдохновеньяСтихи прекрасные творит,Но голос внутренний сомненьяЕму иное говорит:"O чем хлопочете, поэты,Творцы прелестных небылиц?Что ваши оды и сонеты? -Их унесут быстрины ЛетыСтепных резвее кобылиц".

— O смолкни, смолкни, дух сомненья,Оставь меня, жестокий глас!Пускай забудутся творенья -Зато минута вдохновеньяДороже вечности для нас!

— Так это что — неизданные стихи Пушкина? — воскликнула Чаликова.

— A старый барон, выходит, был не таким уж бараном, — как бы про себя проговорила баронесса фон Aчкасофф.

— Нет, ну почему же, не только Пушкина, — заметил Дубов, продолжавший перебирать бумаги. — Вот стихотворение Тютчева. — И детектив с выражением зачитал:

— В ночи, сквозь ветер и пургу,Сияла свечка на снегу.

На небе — ни луны, ни звезд,Лишь свечка озаряла крест.

И средь холмов блистал в ночиСвет негасимыя свечи.

Светил сквозь тьму тот ясный свет,И ярче света в мире — нет.

— Гениально, — развел руками Серапионыч. — Если бы я был поэтом, то только так бы и писал. — Ну и что там еще?

Василий извлек из ларца незапечатанный конверт, и на стол выпали несколько исписанных листков, а следом за ними — обломок некогда круглого металлического медальона, украшенного не то восточным узором, не то какими-то непонятными письменами.

— Кажется, тут по-немецки, — сказал детектив, имея в виду, разумеется, не медальон, а верхний листок. — Похоже на стихи. А, вот и по-русски. — «Это стихотворение великого Гете мне подарил его друг и сподвижник Эдуард Фридрихович Херклафф, когда гостил в Покровских Воротах в 1829 году. Моей супруге Наталье Кирилловне он преподнес сей медальон, непонятным образом расколовшийся надвое накануне ее бесследного исчезновения…»