Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курпринц Страница 72

Наконец поймав и не сводя взгляда, я сдавил кольца. Тихо щелкнули замочки, я набрал в грудь воздуха и крепко-крепко прижал к груди зеркало.

Глава 7

Зеркало стало неимоверно тяжелым, весит целую гору. Браслет разогрелся и начинает сжигать запястье. Я захрипел от дикой боли, в ноздри ударил запах горелой кожи, ослабевшие пальцы разжались. Шероховатая рама выскользнула, как мокрая, скользкая и очень большая рыба…

Мои подошвы ударились с силой о землю. Дыхание вырвалось из груди с хрипом, я часто и шумно дышал, сердце вот-вот выскочит через уши, в черепе жар, как в горящем камине, и неумолкающий грохот.

В лагере все спят, далеко-далеко по периметру перекрикиваются часовые, но восточный край неба уже быстро светлеет. На месте костров только багровые угли, да и то подернутые пеплом, люди спят вповалку, на рассвете спится особенно крепко.

Мой левый локоть касается стенки шатра, понятно, по ту сторону спит Ричэль, а когда я шелохнулся, колено уперлось в твердое. Я опустил взгляд и чуть не ахнул: зеркало вошло краем в землю, погрузившись почти на треть, еще бы чуть, и отрубило бы мне тяжелой рамой пальцы на ноге.

Из-за моего шатра выскочил, заслышав шаги, Зигфрид с обнаженным мечем в руке.

— Сэр Ричард, — сказал он шепотом, но с ощутимым негодованием. — Что это у вас?

— Одна дама подарила зеркало, — сказал я, отдуваясь. — В знак любви. Тебе хорошо, у тебя бедная, сам даришь, а меня вот угораздило задержаться у богатой…

Он придержал передо мной полог, я внес и поставил зеркало. Раскоряченные ножки твердо уперлись в хорошо утоптанную землю. Огромный узел я снял через плечо и, избегая взгляда Зигфрида, небрежно бросил в угол.

— Тоже подарки? — спросил он с чисто мужским презрением.

— Тоже, — ответил я заносчиво. — Вот такой я замечательный, не я дарю, а мне дарят! Хотели еще подарить всякое, но я не знал, где оно лежит, а искать было некогда…

— Нужно было ноги уносить, — поддакнул он, — и шкуру. Это да, вы лорд хозяйственный. Вот и карманы у вас что-то распирает… не порвет?

— Не порвет, — заверил я. — Эти штаны у меня особые, растягивающиеся.

— Это для какой цели? — удивился он, потом сказал понимающе: — Ах да, простите… Но с зеркалом, мой лорд, вы все-таки прогадали. Что в нем увидишь?

— Так это же и хорошо, — сказал я бодро. — Не надоест. Главное, что подарок от всего сердца. Важно внимание, так говорят.

Он скривился.

— Я бы на вашем месте выбросил!

— Выбрасывать нехорошо, — ответил я с укором, — другое дело, утром выступим в поход, а зеркало я совсем нечаянно забуду.

Он криво улыбнулся.

— Ух ты, а я бы не додумался. Как вы все просто решаете!

— Я гений, — ответил я гордо. — У меня озарения. А теперь иди, бди на защите родины и нашего передвижного королевства.

Он ухмыльнулся и вышел. Я прислушался к его шагам, вытащил из карманов раковину и крохотную клеточку, поставил сперва на стол, потом убрал в шкатулку и запер на замочек.

Когда развязал узел, подосадовал, что не расспросил Иримэ о всех этих штучках. За тысячи лет эльфы могли и сами насобирать всякое, не говоря о том, что это может быть их фамильными сокровищами.

Ладно, решил про себя. Это потом. Сперва зеркало, оно важнее всего.

Я обошел вокруг него, что-то не то, наконец сообразил, что теперь наклоняю голову, чтобы заглянуть в него, чего раньше не делал.

Ах да, то ли мои плечи стали шире, то ли зеркало… гм… сузилось.

Сердце начало стучать чаще и сильнее, а голова снова разогрелась. Я вскочил, ухватился за раму. Ничего не происходит, поверхность такая же мутно-мыльная, под ладонями все твердое и жесткое…

Ну давай же, сказал себе яростно, неужели ошибся, такое произошло само по себе, давай, давай, я же чувствую…

И хотя ничего такого не чувствовал, но твердил себе, шипел, стонал, хрипел, но заставлял мысль концентрироваться на том, как рама сдвигается, правая и левая идут одна другой навстречу…

И они в самом деле пошли, выполняя приказ, которого не слышали уже много сотен лет, а то и тысячелетий, сдвигались и сдвигались, одновременно истончая и саму раму.

Спохватившись, я ухватил за верх и низ, с силой послал руки навстречу одна другой. Здесь пошло легче, словно зеркало все вспомнило и уже не сопротивляется, лишь на ходу исправляет мелкие неисправности, накопившиеся за такой срок.

Я остановился, жадно хватая воздух. Зеркало уже поместится в шкатулку, если бы у меня была еще одна свободная. И чувствую, что могу сжать еще, пусть и немного, если приложу усилия.

По ту сторону шатра все громче звучат голоса, начинают сновать гонцы.

Я сказал громко:

— Зигфрид, военачальников ко мне с докладом!

— Слушаюсь, ваше высочество, — донесся его грубый голос, затем слышно было, как уже тише отдает приказы дежурящим посыльным.

За стенкой шатра послышались шаги, голоса, я узнал быстрый голос Паланта, неспешный рев Сулливана и сдержанный баритон Клемента, потом торопливые шаркающие шаги, это епископ Геллерий, только он ходит так…

Зигфрид приоткрыл полог, убедился, что я в штанах, и сказал собравшимся:

— Его высочество изволит принять вас! Заходите.

В шатер торопливо вошли принц Сандорин, за ним герцоги Мидль, Клемент и Сулливан, потом графы Альбрехт и Макс, последним смиренно вошел епископ Геллерий.

Палант с порога обеспокоенно вскрикнул:

— Ваше высочество! Вы куда исчезли? Все вас обыскались!

Я сказал грозно:

— Зачем? Чтобы оторвать от великих мыслей? И ввергнуть в тревоги мирской суеты? Вот отец Геллерий понимает, что человеку бывает надобно уединение, чтобы побыть только со Всевышним наедине!.. И чтоб не сопели и не хрюкали над ухом, ибо люди вообще-то еще те свиньи, потому надобно от них и даже от себя подальше, я еще та швиня, за мной нужен глаз да глаз, а кто присмотрит лучше меня самого? И вообще… как, не возвышаясь в мышлении, приблизиться к небу?

Он проговорил обалдело:

— А-а-а, так вы для молитвы уединялись?

Я спросил с подозрением:

— А для чего еще можно подумать? Нет, ты скажи!.. И не опускай глазки, по роже вижу, что думаешь! Вон смотри, Макс так не думает! Верно, Макс?

Макс вздрогнул, но ответил подчеркнуто бодро:

— Нет, конечно, зачем мне думать! Я только исполняю приказы вашего высочества.

— Именно в молитве, — сказал я наставительно, — и глубоких размышлениях, как обустроить… гм… мир, я проводил все это время. А теперь рассаживайтесь. Здесь, смотрю, и лавки за это время сменили, нашли чем заниматься!