Мария Семенова - Викинги (сборник) Страница 73

«Серк» в переводе с древнесеверного – «рубашка». «Бер» трактуют по-разному: «медведь» и… «голый». То есть, согласно одним версиям, получается «медвежья рубашка», согласно другим – «не носящий рубашки». И то и другое объяснение имеет свой смысл.

Одним из непременных атрибутов оборотничества с древнейших времён считалось надевание звериной шкуры. И в Европе, и в Азии сохранились легенды о том, как злой колдун «накинул» на человека, допустим, медвежью шкуру и тем самым превратил беднягу в медведя. Значит, вполне можно допустить, что воин-зверь, желая подчеркнуть свои особые свойства, старался одеться в одежду из звериных шкур. Тем самым производилось и психологическое давление на противника. В популярной литературе иногда пишут, будто одежда из цельной звериной шкуры (лапы служат рукавами, кожа с морды покрывает голову, со спины свисает хвост) должна была устрашать врага. Право же, устрашить подобным способом тогдашнего взрослого мужчину, в особенности воина, было непросто. А вот перспектива биться с «воином-зверем» многих приводила в трепет!

Что же касается второго объяснения – «не носящий рубашки», то здесь следует упомянуть, что в самые отдалённые времена воины ходили в бой вообще нагими . Война была для них не «продолжением политики силовыми методами», как для нас теперь, а богослужением . Воины самых разных племён готовы были принести себя в жертву своему Богу, и нагота при этом подразумевалась сама собой. Здесь не лишне вспомнить, что даже в наше время художники и скульпторы, авторы памятников героизму современных солдат, часто изображают своих персонажей обнажёнными по пояс. Мифологическая причина давным-давно позабылась, но вот то, что «в этом что-то есть», чувствуют все. А ведь были времена, когда священная нагота воина была очень даже реальна. Византийские историки VI века описывали обычай славянских воинов перед смертельной схваткой скидывать рубахи и в одних штанах бросаться на врага, проявляя полное презрение к ранам и смерти. Так же, согласно сказаниям, порой поступали и скандинавские берсерки.

Свидетельства эпохи викингов единодушны в том, что в бою берсерки и выглядели, и действовали весьма впечатляюще. Они приходили в «боевое бешенство» – особое состояние, в котором человек отчасти утрачивал разум и в самом деле становился похож на дикого зверя. Тем более что и сам считал себя таковым. Берсерк терял способность говорить и лишь нечленораздельно рычал или ревел. У него шла изо рта пена, он кусал собственный щит и топал ногами, когда же набрасывался на врага – один стоил двадцати обычных воинов. Берсерк абсолютно не ведал страха, не замечал боли и ран, проявлял нечеловеческую силу и ловкость. Зато после окончания боя он падал в полном изнеможении и подолгу отлёживался и отсыпался. Викинги так и говорили – «берсеркское бессилие».

Очень часто приходится читать, будто берсерки совершали свои удивительные дела, то ли наевшись мухоморов, то ли нанюхавшись сушёных поганок. Учёные пишут, что это не так. В наркотическом «допинге» берсерки попросту не нуждались. Незыблемые религиозные воззрения, свойства личности, плюс самогипноз, подстёгнутый естественным возбуждением перед боем, – этого и без всяких наркотиков было вполне достаточно, чтобы на самом деле ощутить себя превращённым в грозного хищника.

Но времена менялись, и уже по ходу эпохи викингов слово «берсерк» из чего-то священно-жуткого постепенно превращалось в ругательство. Архаическая вера в «воина-зверя» слабела, сменяясь более рациональным подходом. Всё меньше делалось тех, кто действительно верил в своё оборотничество. И всё больше – тех, кого мы сейчас назвали бы шарлатанами. Это были просто агрессивные и корыстные, не гнушающиеся вымогательства люди. Они ездили с места на место и, воспроизводя внешние признаки боевого бешенства, угрожали жителям поединком. Они пользовались тем страхом, который нагоняло на мирных людей древнее имя берсерков, и отнимали у них, как выражается сказание, «жён и добро». Благородный хищник превратился в стервятника.

Однако запугать удавалось не всякого, и порою на «берсерков» находилась управа. Вот как описывает сказание случай – вполне возможно, реальный, – который произошёл в Норвегии на закате эпохи викингов, на рубеже Х и ХI веков.

«Берсерк сидел на коне, на голове у него был шлем, и нащёчники не застёгнуты. Он держал перед собой щит с железным ободом, и вид у него был грозный. Он сказал:

– Вы и подавно испугаетесь со мной биться, если я рассвирепею!

– Поживём – увидим, – сказал Греттир.

Берсерк громко завыл и, поднеся щит ко рту, стал кусать край щита и свирепо скалиться. Греттир бросился вперёд и, поравнявшись с конём берсерка, как ударит ногой по низу щита. Щит так и влетел берсерку в рот и выломал челюсть. Греттир же левой рукой схватил его за шлем и стащил с коня, а правой в то же время выхватил висевший у пояса меч и ударил берсерка по шее, так что голова слетела с плеч…»

Чем не сцена для современного боевика?

Вступление в дружину

Выше уже говорилось, что вступить в овеянное мистикой братство профессиональных воинов было очень и очень непросто. Как же представляют себе учёные конкретный ритуал вступления? К сожалению, и для Скандинавии, и для Руси соответствующие сведения сохранились лишь в виде фрагментов да некоторых мотивов, присутствующих в легендах и сказках. Но, как водится, на помощь приходят данные, относящиеся к другому народу. В данном случае речь идёт о древних ирландцах. Некоторая изолированность этой страны, расположенной на периферии Европы и к тому же на острове, помогла сохранить для потомков многие черты древних времён, бесследно исчезнувшие на континенте.

Вот как описывает древнеирландская рукопись правила приёма в дружину, которую ирландцы называли «фиана»:

«…Ни один человек не мог быть принят в фиану, пока все его родственники, как по отцовской линии, так и по материнской, не поклянутся в том, что, будь он убит, никто из них не станет мстить за него; и, наоборот, не станет обращаться к нему за подмогой в деле отмщения. Опять же, если он сам причинит кому-то великие обиды, гнев обиженных должен пасть лишь на него самого, но никак не на прежнюю родню.

Из тех, кто удовлетворит этому условию, ни один не может быть принят, если он не является отменным поэтом, искусным в двенадцати способах стихосложения.

Есть и ещё испытание: человек должен быть помещён в земляную яму по пояс глубиною, со щитом и ореховой палкой длиной в локоть. Девять воинов должны напасть на него с расстояния в десять борозд и одновременно метнуть свои копья. Если не сумеет он оборониться и хотя бы одно из копий заденет его, – не быть ему принятым в фиану.

Из тех, кто выдержит это испытание, ни один не может быть принят, пока не заплетут ему волосы во множество кос и не пустят его бежать лесами Ирландии; воины же фианы пустятся за ним в погоню, стараясь ранить его, и пусть в начале бега их отделяет от него всего одно дерево. Если его ранят или схватят, – не быть ему принятым в фиану. Если оружие дрогнет у него в руках, – не быть ему принятым в фиану. Если ветка лесная потревожит хоть локон у него на голове и вытянет прядь волос из косы, – не быть ему принятым в фиану. Если во время бега хрустнет сухой сучок у него под ногой, – не быть ему принятым в фиану. Если не сумеет он на всём ходу перескочить через сук, простёртый на высоте его лба, и поднырнуть под ветку, склонённую на высоте его колена, – не быть ему принятым в фиану. Если не сумеет он, не замедляя шагов, ногтями вытащить из босой ноги колючку, – не быть ему принятым в фиану.

Но если он выполнит всё требуемое, – его примут, как брата…»

Последняя часть этой записи особых пояснений не требует – всякому понятно, что профессиональный воин должен был обладать немалой физической силой, выносливостью, ловкостью, мгновенной реакцией. Однако в перечне требований к кандидату в дружину «общефизическая подготовка» стоит на самом последнем месте, и это не случайно.

Что касается осведомлённости и искусства в поэзии, здесь надо иметь в виду особое отношение к слову, особенно к слову ритмически организованному и рифмованному, которое бытовало в те времена. Об этом пойдёт более подробный разговор в отдельной главе, а пока лишь напомним, что любое стихотворение считалось тогда заклинанием «по определению». Как рассказывается в главе «Проза и поэзия жизни», в древней Скандинавии существовал даже закон, согласно которому за любовное стихотворение о женщине полагался серьёзный штраф: ни у кого не вызывало сомнений, что сочинитель пытался магическим способом «присушить» объект своей страсти. А значит, и воин, владеющий стихосложением, мог своими стихами-заклинаниями крепко насолить врагу и привлечь удачу к товарищам. Кроме того, в глазах древнего человека поэтическое творчество означало особые отношения с Богами, потусторонними силами, жизнью и смертью – всё то, о чём мы и говорили в начале этой главы.