Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК Страница 79

   Это подействовало. В конце концов, я впервые вербализовал некую целесообразность ее присутствия в моем жизненном пространстве. Она даже осветилась  лицом. И с большим рвением убежала на берег, к мосткам... Хотелось надеяться, там ее не подстерегал какой-нибудь неприятный сюрприз вроде того, что выпал на мою долю.

   Я приладил доску на место пролома и огляделся.

   Преферансисты по-прежнему топтались на пороге сарая, о чем-то негромко переговариваясь и передавая из рук в руки одну на всех дешевую папиросу. Табак давно уже был в большом дефиците, следуя в списке исчезающих товаров где-то сразу за водкой. Впрочем, водка у них, помнится, тоже имелась. И, в рассуждении все же успеть добраться до Мефодия и его кухни, был у меня серьезный интерес к тому, где они ею разжились в поездку, и... «что у вас, ребята, в рюкзаках?»[65]... не осталось ли у них еще.

   Хрен Иванович куда-то делся, зато объявились еще двое из числа пассажиров — юнцы в мешковатых одеждах, больше  смахивавших на серо-черные лохмотья. Только внимательно приглядевшись, можно было  определить, что они разнополые. Причем отрок был густо лохмат, нечесан и  приукрашен невнятной растительностью на щеках и подбородке, что делало его схожим с молодым павианом, отроковица же была обрита практически наголо.

   И  никто не мог поручиться,  что вскорости  сюда не подтянутся и остальные. Если я не уберусь отсюда в ближайший час, то мне грозит во всем своем безобразии перспектива оказаться во главе  отряда, состоящего из разношерстного человеческого балласта.

                 Ты куда, Моисей,

                 От жены, от детей?[66]

   Там, за забором... что все это могло обозначать?

   Например, вовсе ничего. Агонизируя, власть совершала бессмысленные, а порой и  безумные поступки. Например, закрывала психиатрические лечебницы, а пациентов отправляла по домам или вовсе на улицу.  В том  числе параноиков с маниями всех цветов радуги и серийных убийц с диагностированными психическими отклонениями — те, что без отклонений, содержались в обычных тюрьмах, а тюрьмы, кажется, распустить не успели. Или все же успели?.. Нет такой глупости, на которую не пошла бы власть, чтобы продлить свои дни и часы, и чем вздорнее глупость, тем больше  шансов на ее  воплощение... И что бы тогда прирожденным душегубам вдруг не объединиться?  Пролетарии же объединялись... Порезвиться, погулять напоследок дружной стаей. А что? Вполне в контексте событий.

   Или взять тех же Драконов Иисуса, с их рунами на спинах жертв. Допустить, что ими да Саранчой  Апокалипсиса весь  набор  подвинутых на религии криминальных сообществ не исчерпывается. И даже наверняка не исчерпывается. И ритуалы могут быть куда изощреннее и кровавее.

   Но почему тогда мне все сильнее кажется, что в эту чудовищную инсталляцию вложен некий  извращенный смысл. А то и послание... но кому? Неужели мне? И для чего — мне?!

   Тот, кто желал на меня посмотреть и посмотрел уже, мог иметь и другие, более затейливые желания.

   В таком  случае, сейчас — после того, как я прочел его послание, ничего, впрочем, не поняв, и застрял посреди этого бардака в полной растерянности, —  с его стороны было бы вполне уместно каким-то образом предъявить мне себя еще раз. Подать знак.

   И, если  мы с ним затеяли некую игру, самое время было огласить правила.

   — Катер, — слегка запыхавшись, объявила Анна.

   — Что? — не сразу понял я, с трудом оторвавшись от своих спекуляций.

   — Я нашла катер.

   — Какой еще катер... откуда... — пробормотал я и оборвал себя на полуслове. — Идемте, только не нужно об этом кричать.

   — Я не кричу, — возразила Анна. — Но там хватит места на всех.

   — Нам не нужны все, — сказал я.

   — Ах да... вы же мизантроп.

   Кое-кто надеялся увидеть знак. Так вот, он получил что хотел.

   Катер действительно был.

   Когда я еще только шел на лодочную станцию, берег реки прекрасно просматривался на две версты вперед. Не было там никакого катера, я готов был головой поклясться. И ничего похожего на катер, либо даже на притопленную лодку — на тот случай, если юная дама с трудом отличает одно от другого. Не было даже бревен, из которых при известном усилии можно было бы соорудить плот. Ничегошеньки.

   Но теперь возле убогих мостков покачивался на легкой волне полностью пригодный к употреблению «Crownline». Белый с черной полосой вдоль борта, чистенький, словно облизанный, с пиратским флажком над кабиной, своими гидродинамически выверенными формами похожий на коллекционную кроссовку за бешеные деньги.

12

   Хм...  катер. Отчего  же сразу не вертолет? Ах да — предполагается, что я не сведущ в вертолетовождении.

  ...Ну и напрасно: лет этак двадцать тому назад — или уже сорок? пятьдесят?... как летит время!.. кавалерийская атака «Ирокезов» на Лам-Сон... Все начиналось очень весело, как в кино, а закончилось плачевно:  вьетконговцы скоро пристрелялись  и  валили «чопперы» пачками; завалили и нас. Да вообще всех из нашего взвода завалили. В моей машине, никто не погиб — в поле моего зрения никогда и никто не погибал, и это было приятным побочным эффектом Веления. Ссадины, ушибы и  вывих лодыжки у стрелка в расчет не принимались. Смерти начались чуть позже, когда нас раскидали по разным лагерям, и я уже не мог осенять своей спасительной аурой всех, кто выжил в той атаке, — а выжили только те, кто был со мной. Собственно, из лагерей в  Штаты вернулись я и стрелок. Ну, и те из  других взводов, кому посчастливилось проболтаться все это золотое время в непосредственной близости от меня... Да, я мог бы уйти из лагеря в любой момент. И никто не сумел бы меня удержать. Я не боялся погибнуть в джунглях — все, что прыгало, ползало и летало, было для меня только лишь пищей. Меня не раз кусали ядовитые змеи — и умирали от собственного яда. Возможно, еще одно мое умение, так мною и не разгаданное. Но я не мог оставить других. Они были живы, пока были рядом со мной. И погибали без меня... Да, я мог бы уничтожить охрану лагеря. Но этическое противоречие заключалось в том, что эти низкорослые и узкоглазые сволочи в шортах цвета хаки были правы. Они были на своей земле, это была их война, и нам незачем было туда соваться. А я не мог убивать тех, кто прав. Хотя бы даже и мечтал о том денно и нощно. Какой-то смутный, но непреодолимый барьер, воздвигнутый  Велением...  Когда я видел своего стрелка в последний раз, то был уже не нагловатый и дерганый сопляк, постоянно под кайфом и с ворохом сверхценных идей насчет собственного наркотрафика из джунглей прямиком в родную Айову, а статный седовласый старец, отчетливо напоминающий Клинта Иствуда на склоне лет, с монументальным лицом, насупленными кустистыми бровями, разумеется  — уж безо всяких наклонностей к противозаконной деятельности. Видел, разумеется, издали: он бы все равно меня не узнал, потому что с того момента, как было произнесено Веление, то есть за последние две с лишним тысячи лет, я практически не изменился внешне. Быть может, он жив и сейчас, не знаю. Увы, Штаты меня утомили и разочаровали, и в конце двадцатого века я вернулся в Россию, по своему обычаю сызнова угодив в эпоху перемен...