Тэд Уильямс - Скала прощания Страница 8

С тех пор все изменилось. Казалось, со дня смерти матери отец был отравлен каким-то ядом. И эта жуткая отрава, скопившаяся внутри, превратила его в камень.

Где он сейчас? Что делает в этот миг король Элиас?

Мириамель взглянула на призрачный гористый остров и ощутила, как исчез миг счастья, который она только что пережила. Так ветер выхватывает и уносит из руки платочек. Вот сейчас отец осаждает Наглимунд, изливая свою дьявольскую злобу на стены убежища Джошуа. Изгимнур, старик Таузер — все они сражаются за свою жизнь, пока она проплывает мимо огней гавани, над темной гладкой океанской водой.

А где Саймон, кухонный мальчик, рыжеволосый неуклюжий Саймон, всегда готовый помочь, всегда озабоченный и желающий во всем разобраться, — у нее сердце защемило при мысли о нем. Он ушел на неизведанный север с маленьким троллем и, возможно, навсегда.

Она распрямилась. Воспоминали о спутниках вернули ее к мыслям о долге. Она должна изображать послушника при монахе, к тому же больного. Ей следует быть внизу. Судно скоро пришвартуется.

Мириамель горько усмехнулась. Столько перевоплощений! Теперь она свободна от придворной жизни, но все еще не стала самой собой. Печальный ребенок, она часто притворялась счастливой в Наббане и Меремунде. Проще было лгать, нежели отвечать на сочувственные вопросы, не имеющие ответов. Отец отдалялся от нее, и она притворялась, что ей все равно, хотя чувствовала, что печаль сжигает ее изнутри.

Где был Господь, спрашивала Мириамель, где был Он, когда любовь постепенно каменела, превращаясь в безразличие, а забота в обязанность? Где Он был, когда ее отец Элиас молил Небеса об ответе, а дочь его слушала, затаив дыхание, притаившись в его комнате?

Может быть, он верил моей лжи, горько думала она, спускаясь по скользким ступеням на нижнюю палубу. Он хотел верить ей, чтобы заниматься более важными делами.

Город на холме был ярко освещен, а дождливая ночь полна гуляк в масках. В Анзис Пелиппе праздновали Середину лета, несмотря на неподходящую погоду. Узкие петляющие улицы бурно веселились.

Мириамель отступила в сторону, чтобы пропустить процессию людей, одетых в костюмы обезьян, связанных цепочкой, которой они позвякивали, спотыкаясь. Увидев, что она стоит в дверях дома с закрытыми ставнями, один из подвыпивших ряженых повернулся к ней. Он остановился, как будто желая что-то ей сказать, но вместо этого рыгнул, виновато улыбнулся сквозь съехавшую маску и снова опустил печальный взгляд на неровный булыжник под ногами.

Когда обезьяны проковыляли дальше, Кадрах снова возник рядом.

— Где ты был? — возмущенно спросила она. — Ты пропадал целый час.

— Ну не так долго, милая леди. — Кадрах покачал головой. — Я добывал кое-какие нужные сведения, очень нужные. — Он огляделся. — Ого, какая бурная ночка, а?

Мириамель потащила его за собой по улице.

— Глядя на все это, не скажешь, что на севере идет война и гибнут люди, — заметила она неодобрительно. — Не скажешь, что Наббан может тоже скоро вступить в войну, а Наббан всего лишь на другой стороне залива.

— Конечно нет, моя леди, — фыркнул Кадрах, примеряясь к ее шагам. — Жители Пирруина не желают ничего слышать о подобных вещах. Вот что позволяет им оставаться такими беззаботными, не втягиваясь в конфликты, умудряясь вооружать как возможного победителя, так и побежденного, и неплохо наживаться на этом. — Он усмехнулся и вытер глаза. — Единственное, за что пирруинцы пошли бы воевать, это за свои денежки.

— Удивительно, что еще никто не вторгся сюда. — Принцесса не понимала, почему ее так раздражает легкомыслие граждан Анзис Пелиппе, но она была крайне ими недовольна.

— Вторгнуться? И засорить источник, из которого все пьют? — Кадрах удивился. — Дорогая моя Мириамель, он, простите, дорогой Малахиас, мне это следует помнить, так как скоро мы будем вращаться в кругах, где ваше подлинное имя известно, — вам еще предстоит многое узнать об этом мире. — Он на минутку замолчал, пока еще одна компания ряженых проплывала мимо, занятая громким пьяным спором о словах какой-то песенки. — Вот, — сказал монах, указывая на них. — Вот почему не может произойти то, о чем вы говорите. Вы слышали этот бессмысленный спор?

Мириамель натянула капюшон пониже, спасаясь от косого дождя.

— Часть, — сказала она. — Ну и что это значит?

— Дело не в предмете спора, а в методе. Они все из Пирруина, если морская стихия не лишила меня способности различать акценты, а спорили они на вестерлинге.

— Ну?

— А-а-а. — Кадрах прищурился, как будто искал чего-то на запруженной людьми, ярко освещенной улице, но не прерывал беседы. — Мы с вами говорим на вестерлинге, но кроме жителей Эркинланда, да и то не всех, никто между собой на этом наречии не говорит. Риммеры говорят между собой на риммерпакке. Мы, жители Эрнистира, говорим по-своему. Только пирруинцы восприняли универсальный язык вашего дедушки короля Джона, и он стал для них почти родным.

Мириамель остановилась посреди мокрой дороги, пропуская поток участников праздника справа и слева. Благодаря свету тысяч фонарей, казалось, что встает солнце.

— Я устала и голодна, брат Кадрах, и не понимаю, к чему ты клонишь.

— Вот к чему: пирруинцы таковы из желания угодить, или, проще говоря, они всегда знают, откуда дует ветер, и бегут так, чтобы ветер дул им в спину. Если бы мы, эрнистирийцы, были народом-завоевателем, купцы и моряки Пирруина упражнялись бы в эрнистирийском наречии. Если король хочет яблок, говорят наббанайцы, Пирруин сажает фруктовый сад. Любой народ, пытающийся напасть на таких уступчивых и услужливых союзников, был бы просто глуп.

— Так ты хочешь сказать, что у них продажные души? — спросила Мириамель. — Что они преданы сильнейшему?

— От этого веет презрением, — Кадрах улыбнулся. — Но, моя леди, это достаточно точная характеристика.

— Тогда они не лучше, — она осторожно осмотрелась, сдерживая гнев, — не лучше шлюх!

Лицо монаха приняло холодное, отстраненное выражение, улыбка стала натянутой.

— Не каждый может устоять и умереть героем, принцесса, — сказал он тихо. — Некоторые предпочитают сдаться и утешаться тем, что выжили.

Мириамель приняла очевидную истину сказанного Кадрахом, но пока они шагали по улице, не могла понять, отчего ей сделалось так невыносимо грустно.

Мощеные дороги Анзис Пелиппе не только неустанно петляли, они переходили в ступени, выдолбленные прямо в скале, а потом снова спускались, сливаясь с другими, пересекались под немыслимыми углами, как змеи в корзине. Дома с каждой стороны стояли, тесно прижавшись друг к другу, у большинства из них окна казались закрытыми глазами спящих, из некоторых лился яркий свет и доносилась музыка. Фундаменты домов были приподняты спереди, и каждое строение как бы приникало к поверхности горы, а верхние этажи нависали над узкими улочками. От голода и усталости у Мириамели мутилось сознание, и порой ей казалось, что она снова под низкими сводами Альдхортского леса.

Пирруин представлял собой группу гор, окружающих Ста Мироре, главную гору. Их горбатые вершины поднимались почти от самых скалистых берегов острова над заливом Эметтин. Очертания острова напоминали свинью, окруженную поросятами. Ровной поверхности почти не было, разве лишь седловины в местах соединения высоких холмов, так что селения и города Пирруина лепились к горам, как ласточкины гнезда. Даже Анзис Пелиппе, великий порт и резиденция графа Страве, был построен на крутом склоне, на мысе под названием Гаванский камень. В городе было множество мест, из которых можно было помахать соседу на нижней улице.

— Я должна что-нибудь съесть, — сказала наконец Мириамель, тяжело дыша. Они стоял между зданиями на повороте одной из петляющих улиц, откуда можно было видеть огни туманной гавани внизу. Тусклая луна, как обломок кости, висела в облачном небе.

— Я бы тоже передохнул, Малахиас, — выдохнул Кадрах.

— Далеко до аббатства?

— Нет никакого аббатства, во всяком случае, мы идем не туда.

— Но ты же сказал капитану… ой, — Мириамель Тряхнула головой и ощутила тяжесть намокшего плаща и капюшона. — Да, конечно. Так куда же мы идем?

Кадрах посмотрел на луну и тихо засмеялся:

— Куда хотим, друг мой. Мне кажется, в конце этой улицы есть приличная таверна. Должен признаться, именно в этом направлении мы и шли. Конечно, не потому, что мне нравится лазать по этим треклятым горам.

— Таверна? А почему не гостиница, чтобы была постель после ужина?

— Потому что я, с вашего позволения, думаю не о еде. Я слишком долго проболтался на этом мерзком суденышке и могу подумать об отдыхе, лишь утолив жажду. — Кадрах утер рот тыльной стороной ладони и усмехнулся.

Мириамели не очень понравился его взгляд.