Новая Дикая Охота. Рассказы для живых - Фрай Макс Страница 8

На радостях гулял до рассвета – с городом, с кем же ещё. Взахлёб рассказывал ему про девчонок с телефоном и рюкзаком – прилетели первые ласточки, пошло дело, пошло! Теперь подружкам похвастаются, что были у нас и всё видели, включая чей-то таинственный тонкий профиль в темноте за оконным стеклом. Тем тоже сразу захочется, побегут за билетами в наши края. А мне только того и надо; я имею в виду, нам с тобой. Потому что злу, конечно, несладко приходится, когда тысячи пылких читательниц всем сердцем, без тени сомнения считают его прекрасным волшебным добром. Но, к сожалению, расстояние имеет решающее значение. Это, знаешь, как с пистолетом, будь ты хоть трижды великий снайпер, а не застрелишь того, кто засел на другом краю земли. Так что пусть приезжают, чем больше, тем лучше. Этого я и хотел. Но ты, знаешь, тоже ушами не хлопай, всех бери в оборот. Разговаривай с ними человеческим голосом, обнимай всем собой, как меня обнимал, делай подарки, в места какие-нибудь замечательные заманивай – да ты сам знаешь, как к девчонкам надо подкатывать и чем соблазнять. Пусть потом всем вокруг рассказывают, что ты и в жизни, как в книжках, полон чудес.

Город слушал его внимательно, охотно со всем соглашался, всё, что требовалось, обещал. Уж насколько всегда был любителем спорить, а слова поперёк не сказал. На рассвете доставил к дому такой специальной короткой дорогой, которой, пока живёшь в человеческом теле, без посторонней помощи не пройдёшь. И только тогда спросил так тихо, что считай, примерещилось:

– Где у тебя болит?

Не стал делать вид, будто не услышал вопроса. Честно ответил:

– Болит – в человеке. Очень устал им быть.

– Это плохо, – огорчился город. – Так нельзя! Такой отличный человек из тебя получился, и вдруг почему-то болит! А как ты думаешь, он перестанет, если я буду ещё больше тебя любить?

Рассмеялся, хотя это был совсем не смешной разговор:

– Ладно, ловлю на слове. Давай, люби ещё больше, если сам предложил.

Вероятно поэтому следующие два года писатель Роман не просто стойко терпел свою жизнь, выполняя принятое решение, а снова, как в самом начале, с огромным удовольствием жил. Даже написал ещё три книжки о волшебных обитателях дома на Башенной улице – просто так, от избытка, потому что радостью надо делиться, когда она бьёт через край. Для дела-то было уже не особенно надо, восхищённых паломниц у дома на Башенной улице хватало и так. Они там все стены, двери и окна залепили картинками и записками, а перед Новым годом везде, куда дотянулись, развесили разноцветные шарики и праздничные фонари.

И город не требовал писать продолжение. Он теперь вообще ничего не требовал, только радовал и веселил. Иногда признавался: «Представляешь, совсем ничего не болит! Ни сгореть, ни рассыпаться больше не хочется, ни провалиться под землю, ни превратиться в страшную тень. И ежедневно делить свою боль на несколько сотен тысяч человеческих снов и сердец мне тоже больше не хочется. Игра была интересная, да нечего стало делить».

Роман смеялся: «Так делись своей радостью. Игра, считай, та же самая, только приз отличается. Отличный у нас теперь будет приз».

К дому на Башенной улице он больше не приближался, всегда десятой дорогой его обходил. Глупо было теперь, когда зло так ослабло, придавать ему новые силы собственным знанием о том, каким страшным оно было когда-то, и до сих пор хоть в каком-то виде, да есть. Поэтому писатель Роман не заметил, когда оно окончательно сгинуло. Пропустил этот момент. Что дом окружили строительными лесами и начали ремонтировать, ему устами нескольких свидетелей с фотокамерами сообщил интернет. Он сперва глазам не поверил. Знал, что зло, как бы оно ни ослабло, разрушать своё гнездо не позволит. Но ремонт идёт полным ходом, без жертв и аварий. Неужели действительно всё?

– Да ещё почти месяц назад всё закончилось, дом пустой, нету там ничего, – сказал ему город. Он не стал дожидаться, пока Роман выйдет на улицу, просто сунулся в распахнутое окно. И добавил немного обиженно: – Я-то надеялся, наше зло превратится в джиннов и ангелов, красавчиков, как ты сочинил. А оно просто рассыпалось на разноцветные огоньки, вроде тех, что на зимние праздники во всех окнах вешали, и улетело прочь… Эй, ты чего такой бледный? А на пол зачем ложишься? У тебя что, на радостях человек поломался? Возвращайся немедленно! Так и знал, что не надо тебе ничего говорить!

3. Снова Рен (у приличных людей это называется «эпилогом», а как у нас что-то не соображу)

Писатель Роман, конечно, не умер. Он просто закончился, как заканчивается всякий сон. Зато Рен – как про это сказать? проснулся? очнулся? вернулся? – словом, стал собой в потаённом осеннем дворе, где когда-то варил своё зелье. Он сидел на земле, рядом лежал рюкзак и стоял котёл.

Рен зевнул, потянулся и улыбнулся, страшно довольный. Он любил просыпаться даже больше, чем засыпать. Планов у него больше не было. Ну то есть человеческих планов. А свой-то, конечно, остался – продолжать с удовольствием быть.

Рен взял котёл, осмотрел – идеально чистый. Хорошо, значит, жизнь прожил, все бы так. И не с какой-нибудь целью, а просто чтобы на земле не валялся, спрятал его в рюкзак.

– Эй, – сказал ему город, – ты это куда намылился? Зачем собираешь рюкзак? Это нечестно, так мы не договаривались! Я без тебя не согласен стоять. Если тебе спасать интересно, а просто дружить – не очень, так и скажи. Мне для тебя ничего не жалко, что-нибудь да придумаю. Влипну в какую-нибудь такую удивительную беду, что ты устоять не сможешь, точно тебе говорю.

Если здесь записать все слова, которые в тот момент пришли в голову Рену, у нас тут от ужаса все тротуары растрескаются, и, чего доброго, реки выйдут из берегов.

Но Рен умел вести себя сдержанно, когда сам хотел. Поэтому не произнёс ни звука, только кулак показал, втайне сожалея, что не родился великаном до неба с кулаком соответствующих размеров. На самом деле можно, конечно, вырасти, не вопрос, но это слишком долго и хлопотно, пока себя вырастишь, сто раз забудешь, ради чего так рос.

– Я тебе влипну, – наконец сказал он. – Вот даже не вздумай. Я только-только губу раскатал пожить здесь в своё удовольствие. Не человеком и без работы. Где я ещё такой санаторий найду?

– Отлично! – обрадовался город. И вкрадчиво добавил: – Слушай, так если ты здесь остаёшься, я теперь не совсем человеческий город? Я имею в виду, не настолько обычный, чтобы прозябать без драконов? Может всё-таки парочку заведём?

Поиграем

Я выхожу из дома в половине пятого вечера, в синих гуашевых зимних сумерках, когда только начинает темнеть. На мне непромокаемые ботинки и тёплая куртка, в куртке куча карманов и отличный, половину лица закрывающий капюшон. За плечами небольшой тряпичный рюкзак, набитый разнообразным, местами даже для меня неожиданным барахлом, которое может сегодня мне пригодиться, а может не пригодиться. Никогда не знаешь заранее, что с прогулки обратно домой принесёшь.

Закрыв за собой дверь подъезда, я одновременно закрываю глаза и прохожу вслепую, наощупь восемнадцать шагов. Нет каких-то особых причин, почему шагов восемнадцать, просто сегодня их именно столько. Вчера было четыре шага, позавчера пятнадцать, сколько раньше, не имеет значения (можно вообще каждый день одинаково, просто я повторяться не особо люблю).

Факт, что восемнадцать – обычное, совершенно случайное, ничем не хуже и не лучше других число.

Сделав восемнадцатый шаг, я открываю глаза и оглядываюсь в поисках карты. В этой игре карта – единственное обязательное условие. Всё остальное – как получится, так и будет, но без карты не проложишь маршрут.

Карта очень редко бывает хоть сколько-нибудь похожа на собственно карту, хотя однажды, ещё весной мне попался клочок настоящего атласа мира, правда, без суши, только голубой, судя по буквам «lanti», Атлантический океан, а в другой раз – пустая мятая пачка из-под «Беломора»; удивительно, но оказывается, где-то до сих пор производят, а потом привозят к нам контрабандой папиросы «Беломорканал». Но вообще картой может стать что угодно: страница журнала, огрызок яблока, брошюра «Тревоги разума», коробочка из-под чая, поломанная зажигалка, белый камень, варежка, плюшевый ёж.