Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" Страница 8

Снова свист; на этот раз ее задело! Удар пришелся по руке — на пластине, закрывающей плечо, осталась царапина. И вот уже птицы западали сверху, как частый дождь; воздух наполнился клекотом, свистом и треском ломающихся позвонков. Толчки и удары сыпались отовсюду; в ноздри набился щекочущий пух; когтистые лапы задевали по темени; под ногами хрустело. Одна пернатая тварь попала клювом в зазор между чешуями; пришлось вырывать ее из раны, будто нож. Вопящим облаком стая кружила над ней, сбивая с пути, уводя в сторону от срединного провала… Кажется, больше своих гнезд они защищали лестницу! Если даже ей удастся добраться до ступеней, птицы убьют ее прежде, чем она попадет на следующий уровень.

Наконец, ей удалось найти укрытие: узкую щель между двумя опирающимися друг на друга плитами. Пришлось сложиться в три погибели, чтобы спрятаться в ней целиком, зато здесь птицам было до нее не дотянуться. Правда, они все равно расселись неподалеку, галдя и щелкая клювами: белые на черных камнях — как зубы в черных деснах — ее новые сторожа в золоченых шлемах.

Черное, белое и золотое — отчего эти цвета были так знакомы ей? Где она видела такое прежде?.. Она задумалась, потирая лоб, продираясь сквозь треск и гудение в мыслях. Что было черным? Ступка и пестик из тяжелого, отшлифованного камня. Что было белым? Поверхность стола; куски ткани, которыми она обтирала руки после. Что было золотым? Лепестки цветов — тонкие, почти лишенные сока, превращающиеся в мелкую, желтую пыль. Из нее, а еще из смолы, и минералов, и веществ, о которых лучше не знать, она скатывала желтые пилюли, дарующие забвение, погружающие душу в сон. Забвение — вот что значит золото. И эти птицы, и чайки с янтарными глазами, пытавшиеся съесть ее живьем, и гной, и старик в золотом ожерелье — все они были слугами забвения. Все они пытались и пытаются удержать ее! Это ясно; золоту нельзя доверять. Черное — это она сама и Тьма внизу, ее таинственная Мать. Но что или кто — белое? И чего оно хочет?..

Ответа она не знала; да и сейчас важнее было другое — как пройти мимо птиц? Как обмануть зорких охотников, различающих блеск сельди глубоко под волнами? Может, они и преследуют ее потому, что пластины панциря отражают свет, как рыбья чешуя? А что, если подобраться к лестнице ночью — ведь теней они, кажется, не замечают?.. Нужно только подождать; а ждать она умеет.

Подумав так, она уже собралась затаиться до наступления темноты, но вдруг раздался пронзительный клич — это голосили, вытянув шеи-трубы, черные змеептицы. Они предупреждали об опасности; а секунду спустя на лестнице послышались шаги. Она замерла, стараясь не дышать: из укрытия видны были ступени — и то, как кто-то спускается по ним; кто-то высокий, закутанный в шубу. С капюшона слетели цветные бусины; мех вокруг шеи и щек обгорел и спекся, у подбородка слипшись от крови; маска почернела от сажи… но она все равно узнала стража. Того, что с обожженной рукой; того, которого она проткнула копьем и придушила цепью. Выходит, он пережил все это, и даже пожар!

Она скривилась в сердцах; сколько раз придется его убивать?.. Иногда ей попадались твари, никак не желавшие умереть. Лишенные головы, сердца, кишок и всех конечностей, разодранные на сотню кусков, они все равно продолжали корячиться и трепыхаться на мокрых плитах. Страж был явно из их числа; и кто знает, сколько еще горожан решилось пойти за нею следом, чтобы отомстить!

Но пока преследователь был только один. За спиной у него мотался бурдюк с водой; по бедру хлопала туго набитая сумка. В обожженной руке страж сжимал копье, опираясь на него, как на посох; к поясу были приторочены новый крюк и нож. Он шел медленно, низко склонив голову, будто боялся оступиться, и постоянно хватался за живот. Значит, рана все же давала о себе знать! Часть птиц обернула к чужаку золоченые головы; но прочие неотступно следили за нею. Вот так страж и найдет ее! Птицы словно нарочно указывали на место, где она пряталась. И какой у нее выход? Ждать, пока страж вытащит ее наружу? Или дать пернатым тварям заклевать себя? Или вечно прятаться в расселине… точнее, до тех пор, пока она не умрет от голода и жажды?

А страж уже достиг границы уровня; и тогда она, решившись, выскочила из укрытия и понеслась к лестнице, преследуемая мгновенно всполошившейся стаей. Уши наполнил лютый клекот и свист; твердые клювы зачиркали по плечам, по груди, по спине промеж лопаток. Один удар пришелся почти по затылку, но она не остановилась. Услышав шум в воздухе, страж поднял голову — и, конечно, увидел ее, бегущую прямо навстречу. Если он успеет выставить перед собою копье, все кончено!

Но преследователь так опешил, что ей удалось преодолеть разделявшую их дюжину шагов и обхватить стража руками, будто сжимая в объятиях. Она надеялась, что тот, потеряв равновесие, покатится вниз по лестнице: тогда чужая плоть защитила бы ее от сыплющихся сверху птиц, а панцирь — от самого падения. Но страж оказался слишком слаб: от столкновения его ноги подкосились, и они вместе повалились прямиком в провал.

В груди екнуло. Тело стало невесомым, как во сне, а время будто замедлилось. Она видела над собой трепещущие полы шубы и костяную маску, чувствовала дрожь от истошного вопля, но не слышала самого звука. Мимо проносились белые птицы-стрелы, кося круглыми глазами.

А потом был удар.

***

Первое, что она увидела, когда пришла в себя — это узкие прорези в костяной пластине, сквозь которые на нее пялились выпученные глаза. Страж навалился сверху всей тяжестью, распластавшись по ней, точно морская звезда. Вздрогнув, она отпихнула преследователя, и тот безмолвно откатился прочь, а потом с тихим шуршанием заскользил вниз, сползая по горе мусора. Из широкой спины, как белые знамена на коротких древках, торчали десятки птиц; острые клювы проткнули шубу, нижние рубашки, слой мяса и сала… и, кажется, перешибли стражу позвоночник. Его кожа была белой до синевы, а на усах, вокруг ноздрей и губ выросли кустики пушистого инея. Теперь-то он точно мертв?

Она осторожно сняла с мужчины маску; повела ладонью над приоткрытым ртом — и не почувствовала тепла; ткнула пальцем в затянувшийся мутью зрачок — страж не застонал и даже не моргнул. Пожалуй, о нем можно было больше не беспокоиться. Но стоило пошевелиться, как гора под нею заходила ходуном, треща и разваливаясь! Ломались кости, рвалась иссохшая кожа: она же упала в обломки жертвенных посудин-лодок, которые сама годами сбрасывала вниз, через золотую дверь! За прошедшее время лодок набралось так много, что они смягчили падение, но теперь со странным стеклянным звоном рассыпались в пыль.

Неужели она упала на самое дно башни? Где же тогда море? И ее Мать?..

Выбравшись из груды осколков и лохмотьев, она задрала голову: стаи белых птиц носились совсем рядом, остервенело вопя. Выходит, они со стражем упали неглубоко — всего на один уровень вниз; но почему?.. Тут она перевела взгляд на пол и подпрыгнула от испуга: никакого пола не было! Края провала соединялись коркою льда, такого чистого и прозрачного, что казалось — она стоит на воздухе, прямо над сердцем клубящейся мглы. На секунду стало страшно: вдруг лед провалится под ногами? Но, если подумать, он выдержал и швыряние тяжелых посудин, и давешнее падение…

А ведь не они одни рухнули с высоты! У подножия сорной горы, рядом с трупом стража, валялось еще два — хозяина дворца и его помощницы. Было в них что-то странное: будто мертвые тела состояли не из плоти и крови, а из кусков просвечивающей насквозь смолы… Казалось, что внутри просвечивает даже сеть сосудов, полных застоявшейся крови. Старик, упав, свернул себе шею; его драгоценные бусы лопнули и разлетелись по полу сверкающими каплями. Меховая юбка задралась, и на морщинистых ляжках и икрах она увидела следы укусов. Такие же покрывали живот и грудь женщины…

Скоро появились и те, кто их оставил.

Сначала она услышала тихий звон; потом из-за тонких, поросших изморозью колонн высунулись острые морды с утопленными в меху ушами. Лисы! Бока и длинные хвосты зверей покрывала густая шерсть, но вместо волосков в ней были тончайшие, почти невесомые ледяные иглы. Когда рассеянный свет падал на пушистые спины, те загорались переливчатыми, радужными всполохами. Звери были невелики ростом — меньше, чем псы, прирученные горожанами, — зато их было много. С минуту лисы осматривали ее, поводя золотыми глазами и пуская пар из ноздрей, а потом стали медленно, крадучись, приближаться. Никто из стаи не издал ни звука; только позвякивали вздыбленные иглы на загривках. Готовясь к худшему, она вырвала копье из посиневших пальцев стража и, когда один лис подался вперед, пытаясь ухватить труп за ногу, ткнула им в зверя. Тот отскочил, поскуливая, но в это время его товарищ уже трепал стража за рукав.