Евгений Щепетнов - Нищий Страница 8

— О! Вот и Седой! А ты говорил, он свалил куда-то! Он нам и заплатит за своего напарничка. Вишь, Седой, нам пришлось потрудиться — он никак не хотел отвечать нам на вопросы, где деньги, например. Оглобля и перестарался: стукнул доходягу разок, тот и помер. Смари, как бы и тебя стукнуть не пришлось. Гляди вон, что бывает с теми, кто не платит бабла Хозяину!

У меня застыли слова в груди, я смотрел, смотрел на лежащего несчастного старика и думал: ну почему нет счастья хорошим, порядочным людям? Почему живут вот такие ублюдки, как этот глумливый шакал, тявкающий передо мной? Зачем ему вообще жить?

Я сделал шаг вперед к двум выродкам, держа в обеих руках свой батожок с крестообразной ручкой, резко рванул рукоятку назад, фиксируя левой рукой низ палки, и в правой у меня оказался длинный, заточенный с двух сторон, узкий стилет. Без предупреждения, реверансов или объяснений я воткнул лезвие одному уроду в глаз так, что острие вышло из затылка. Второй попытался увернуться, но мой стилет пробил ему живот и со скрежетом уперся в позвоночник. Затем я рванул лезвие вверх и выпустил ему кишки. Громила упал на бок, пытаясь вправить в распоротый живот блестящие ленты кишок и заливая пол темной кровью. Я вытер об него клинок, вставил на место в палку и спросил:

— Где мне найти Якоря?

Бандит лишь мычал и вращал глазами:

— Ыыы-ы-ы… лекаря… ыы-ы-ы…

— Скажи мне, где Якорь, и я позову лекаря!

Он не понимал, что никакой лекарь его уже не спасет.

— В трактире… «Парусник»… Он всегда там вечером! Позови лекаря!

— Сейчас позову, — сказал я и воткнул ему в сердце стилет. — Вот тебе и твой лекарь — смерть.

Я похоронил Катуна под высоким развесистым деревом, выкопав могилу тесаком, найденным у бандитов. Копать было трудно — мешали переплетения корней, попадающиеся камни и куски черепицы, упавшие со старых домов. Но я не мог бросить старика в подвале на съедение крысам. Я надеялся, что, когда сам сдохну, тоже найдется кто-то, кто закроет мне глаза и уложит спать в могилу.

— Ну вот ты и свободен, Катун, и лежишь в родной земле. Не нажил ты ни богатства, ни семьи, ни детей, но знай, что кто-то будет тебя помнить всегда, пока жив. Прощай, старина, так мы и не вылечили свои зубы…

Я смахнул слезы с невидящих глаз и побрел в свой… или теперь уже чужой подвал. В нем пахло смертью. Я обшарил трупы бандитов, пачкая руки в крови, нашел у них десятка два золотых (видимо, дань с других людей), нож довольно хорошего качества, острый как бритва — свой затупившийся тесак я бросил на могиле Катуна.

Я осмотрел находку, попробовал лезвие на руке — мне не понравилась его острота, и я стал водить им по куску кирпича, пока острие не приобрело нужное качество. Затем я нашел кусок зеркальца и, схватив рукой за хвостик сзади, решительно махнул ножом и отхватил его под корень, после чего стал кромсать волосы, пока от них не остались какие-то жалкие кусты на черепе. Наверное, со стороны это выглядело ужасно, но мне надо было замаскироваться как можно эффективнее, а мои седые лохмы знали все. Покончив с прической, я перешел к бороде и уничтожил ее вместе с усами — соскребая с кровью, покрываясь царапинами. Нечаянно задел старый шрам, выругался — по щеке потекла кровь.

Я глянул в зеркало и увидел в нем довольно молодого человека с жестким скуластым лицом и синими глазами. Я уже забыл, когда я смотрел на себя в зеркало. Последний раз, наверное, когда меня стриг и брил цирюльник. И я давно, с армии, не видел себя безбородым. В целом я выглядел вполне прилично, если забыть про шрам на щеке и порезы. Вряд ли в этом тридцатилетнем парне узнают старика Седого. А это мне и требовалось.

Пошарив по комнате, достал магический амулет для улучшения памяти, спрятанный под крышкой стола, из кучи тряпья вынул магическую лампадку — поставил ее на стол, долго смотрел молча, прощаясь с еще одним периодом своей непростой жизни и со своим другом, затем произнес слова, которые часто слышал от Катуна, магическая лампадка мигнула и вдруг загорелась ровным неоновым светом. Почему-то я не удивился. Я как будто знал, что так и должно быть, но и радости не было — мне не хватало ворчания старика, разговоров с ним. А мне так хотелось поделиться радостью с ним…

Больше меня здесь ничего не держало — я погасил лампу тем же словом, положил в котомку и вылез из подвала. Деньги на первое время у меня были, а потом видно будет, что делать. Подхватив свои сумки с продуктами, я медленно побрел в сторону моря. Шел долго, не меньше двух часов, в конце концов вымотался как собака, нашел в леске у берега ложбинку, засыпанную старой хвоей, и улегся на сухую подстилку. Ветер мне не задувал, было тепло и вполне терпимо. Я накрыл голову воротником куртки и забылся недолгим тревожным сном.

Спать долго не пришлось — скоро взошло светило и стало ощутимо пригревать мою бритую макушку. Я потянулся, хотел сказать что-то Катуну… и вспомнил, что его больше нет. Нахлынула волна депрессии и ужасно захотелось выпить — впервые за все время, проведенное в этом мире. Я встряхнулся, сел и, снимая с себя дурман усталости и недосыпа, потер лицо руками, случайно содрав при этом застывшую корочку пореза от бритья. Взвыл, выругал себя за тупость и решительно стал сбрасывать одежду — разделся донага и пошел к морю. Морская вода сразу защипала в свежих ранах, но я мылся, смывая с себя пот, и грязь, и весь негатив последних дней… а может, и лет.

Я с упоением приговаривал, как меня когда-то учила бабушка: «С меня вода, с меня худоба, с меня вода, с меня худоба», чтобы с текучей водой ушла вся чернота из моей жизни. Усмехнулся про себя: если бы так просто можно было бы смыть все горести из жизни.

Я поковылял по рыхлому песку к своей одежде, когда услышал звонкий смех и увидел беззастенчиво рассматривающую меня девушку лет семнадцати-восемнадцати, сидящую на лошади, она показывала на меня хлыстом какому-то молодому вельможе и говорила:

— Смотрите, Эдурад, этот нищий довольно мужественно выглядит, не то что вы… и кое-что у него завидное. — Она залилась смехом, глядя на то, как пыжится и злится ее спутник.

Тот побагровел, как помидор, и прошипел:

— Сейчас я накажу этого бесстыдника — совсем обнаглели эти простолюдины! Благородным людям уже скоро и погулять негде будет, без того чтобы не наткнуться на какого-нибудь хама!

Хлыщ пришпорил коня и понесся на меня, подняв над головой плеть. Мне никак не улыбалось получить по голому телу кожаной витой змеей, но убежать я тоже не мог и потому встретил всадника, стоя к нему и его красотке лицом. Эдурад замахнулся, ударил — я перехватил плетку в воздухе, обмотав ее вокруг кисти руки, и рванул вниз, продолжая ее движение. Аристократ на скаку вылетел из седла, ударился о песок так, что из его легких с хаканьем вышел воздух, и попытался подняться, вытаращившись на меня. Я сверху вниз ударил его в челюсть — что-то хрустнуло, то ли вылетел зуб, то ли сама челюсть не выдержала такого обращения и сломалась, в любом случае — он затих на песке.