Робин Хобб - Странствия Шута Страница 8

Он вернулся к еде. Я сидел неподвижно. У меня с такой силой сдавило горло, что я почти оглох. Мне было тяжело даже дышать сквозь ком слез. Хоть он и был слеп, я думаю, он все равно чувствовал мои страдания. Долгое время он ел медленно, стараясь растянуть еду и тишину, в которой я нуждался. Он медленно вытер остатки мяса с тарелки последним кусочком хлеба, съел его, вытер пальцы о салфетку и протянул руку за вином. Он поднял чашку и сделал глоток, на его лице отразилось почти блаженство. Он поставил ее и тихо сказал:

– Мои воспоминания о вчерашнем дне сбивают меня с толку.

Я молчал.

– Думаю, я шел большую часть предыдущей ночи. Я помню, что шел снег и что нельзя останавливаться, пока не найду какое-нибудь укрытие. У меня была хорошая палка, которая помогает больше, чем можно выразить словами, когда у человека больные ноги и нет глаз. Мне теперь, знаешь ли, тяжело ходить без палки. Я был уверен, что иду к Дубам-на-Воде. Теперь я вспомнил. Мимо проехала повозка, кучер ругался и кричал, чтобы я убрался с дороги. Что я и сделал. Но я нашел следы повозки на снегу и понял, что если буду идти по ним, то приду к какому-нибудь укрытию. И я пошел. Ноги онемели, но это означало, что они меньше болели, однако я стал чаще падать. Думаю, что было очень поздно, когда я добрался до Дубов-на-Воде. На меня залаяла собака, но кто-то прикрикнул на нее. Следы повозки вели в конюшню. Я не мог попасть внутрь, но снаружи лежала куча соломы и навоза. – Он на секунду поджал губы и сказал с отвращением: – Я усвоил, что грязная солома и навоз часто оказываются теплыми.

Я кивнул, а потом сообразил, что он меня не видит.

– Да, – согласился я.

– Я немного поспал и проснулся, когда город вокруг меня начал шевелиться. Я услышал, как поет девочка, и узнал старую песню, которую пели на Зимний праздник, когда я жил в Баккипе. Так я понял, что день может быть хорошим для того, чтобы просить милостыню. Праздники пробуждают в некоторых людях доброту. Я думал, что попрошу подаяния и попробую получить немного еды, а потом, если мне встретится кто-то добрый, я попрошу его показать мне путь на Ивовый лес.

– Значит, ты шел, чтобы найти меня.

Он кивнул. Его рука поползла обратно к чашке с вином. Он нашел ее, выпил немного и поставил ее обратно.

– Конечно, я шел, чтобы найти тебя. Итак. Я попрошайничал, однако хозяин магазина все продолжал кричать, чтобы я убирался. Я знал, что должен уйти. Но я так устал, а место, где я устроился, было закрыто от ветра. Ветер – жестокая вещь, Фитц. Холодный день, который можно потерпеть, когда воздух неподвижен, превращается в постоянную пытку, когда поднимается ветер, – его голос затих, и он обхватил свои плечи, как если бы его пробирал мороз от одного воспоминания о ветре.

– Потом, хм. Появился мальчик. Он дал мне яблоко. Потом хозяйка магазина обругала меня и стала кричать на своего мужа, чтобы он пошел и вышвырнул меня прочь. А мальчик помог мне отойти от двери. И... – слова Шута оборвались.

Он повел головой, раскачивая ей из стороны в сторону. Не думаю, что он осознавал, что делает это. Он напомнил мне гончую, которая пытается взять потерянный след. Потом горестные слова хлынули из него.

– Все было так ярко, Фитц! Это был сын, которого я искал. Мальчик прикоснулся ко мне, и я мог видеть его глазами. Я почувствовал силу, которую он когда-то возможно обретет, если его обучат, и если он не будет испорчен Служителями. Я нашел его и не мог скрыть своей радости.

Желтоватые слезы медленно потекли из его глаз, оставляя следы на покрытом шрамами лице. Слишком хорошо я помнил просьбу, с которой он отправил ко мне своего вестника: найти «нежданного сына». Его сына? Ребенка, которого он зачал, несмотря на все, что я знал о нем? С тех пор как его гонец достиг меня и умер, я перебрал дюжину вариантов того, кем могла быть мать этого сына.

– Я нашел его, – продолжал Шут. – И потерял. Когда ты ударил меня ножом.

На меня волной нахлынули боль и вина.

– Шут, мне так жаль. Если бы я только узнал тебя, то никогда бы не причинил тебе вреда.

Он покачал головой. Похожей на клешню рукой он нашел салфетку и промокнул ей лицо. Его слова прозвучали, словно воронье карканье:

– Что произошло, Фитц? Что... заставило тебя попытаться убить меня?

– Я принял тебя за кого-то опасного. Того, кто может навредить ребенку. Я вышел из таверны, потому что искал свою маленькую девочку.

– Твою маленькую девочку? – Его недоверчивый возглас прервал мое объяснение.

– Да. Мою Пчелку. – Несмотря ни на что, я улыбнулся. – У нас с Молли родился ребенок, Шут. Крошечная девочка.

– Нет, – его отрицание было абсолютным. – Нет. Ни в одном варианте будущего я не видел, что у тебя будет еще один ребенок.

Он сдвинул брови. Прочитать эмоции на покрытом шрамами лице было сложно, но он выглядел почти взбешенным.

– Я знаю, что увидел бы это. Я истинный Белый Пророк. Я бы это увидел.

Он ударил ладонью по столу, дернулся от боли и прижал руку к груди.

– Я бы это увидел, – продолжал настаивать он, но уже спокойнее.

– Но это случилось, – сказал я мягко. – Знаю, в это трудно поверить. Мы думали, что уже не сможем иметь детей. Молли сказала, что ее время уже прошло. А потом появилась Пчелка. Наша маленькая девочка.

– Нет, – сказал он упрямо.

Он сжал губы, а потом его подбородок задрожал, как у ребенка.

– Фитц, это невозможно. Как это может быть правдой? Если я не смог увидеть столь важного события в твоей жизни, что еще я упустил? В чем еще я мог ошибиться? Может я и в себе ошибся?

Некоторое время он молчал. Его незрячие глаза двигались, словно пытаясь найти меня.

– Фитц, не злись, что я спрашиваю об этом, но я должен. – Он поколебался, а потом шепотом спросил: – Ты уверен? Ты абсолютно уверен? Что ребенок твой, а не только Молли?

– Она моя,  – сухо сказал я.

Я был поражен тем, как оскорбили меня его слова.

– Определенно моя, – добавил я вызывающе. – У нее внешность жителей Горного Королевства, как у и моей матери.

– Матери, которую ты едва помнишь.

– Я достаточно помню ее, чтобы сказать, что моя дочь на нее похожа. И я хорошо знаю Молли, чтобы быть уверенным, что Пчелка моя дочь. Безусловно. Шут, это тебя недостойно.

Он опустил глаза и уперся взглядом в колени.

– У меня осталось не так много достоинства, – признал он.

Шут встал и, покачнувшись, толкнул стол.

– Я возвращаюсь в постель. Мне нехорошо.

Шаркая ногами, он побрел прочь. Одной узловатой рукой он ощупывал пространство перед собой, а другую прижал к груди, словно защищаясь от чего-то.

– Я знаю, что ты не здоров, – ответил я, внезапно раскаявшись в том, что резко одернул его. – Ты сам не свой, Шут. Но ты снова станешь собой. Станешь.