Терри Гудкайнд - Седьмое Правило Волшебника или Столпы Творения Страница 8

– Похоже, этот Себастьян знает, о чем говорит.

– Я тоже так подумала. Я еще раньше сама хотела похоронить мертвого солдата, постараться его спрятать. Но он был такой огромный... Я бы никогда не смогла оттащить его в расселину. Себастьян предложил мне захоронить тело. Вместе мы смогли перетащить его и скатить в глубокую щель в скале. Мы очень хорошо прикрыли его сверху. Я наносила гравия, а Себастьян положил наверх несколько тяжелых валунов. Никто не найдет солдата.

Мать выглядела более успокоенной.

– Это было мудрое решение.

– Прежде чем мы похоронили его, Себастьян решил, что надо взять все ценное. Не оставлять же гнить без пользы в земле!

Мать вопросительно подняла брови:

– Ну, и взял он что-то?

Дженнсен кивнула. Она сунула руку в карман, где не было листа бумаги, вытащила деньги и переложила в руку матери.

– Себастьян настаивал, чтобы я взяла все. Здесь золотые марки. Он не хотел брать их себе.

Мать смотрела на состояние, лежащее в ее руке, затем бросила взгляд на тропу, где ждал Себастьян. И склонилась ближе к Дженнсен:

– Джен, раз он пришел с тобой, то, может быть, считает, что сможет забрать деньги, когда ему заблагорассудится. Он изобразил из себя щедрого человека, завоевал твое доверие, но от денег не отходит, чтобы, в конце концов, забрать их.

– Я тоже думала над такой возможностью.

Тон матери смягчился, она с сочувствием сказала:

– Джен, это не твоя вина. Я всегда держала тебя взаперти, и ты просто не знаешь, какими могут быть люди.

Дженнсен отвела взгляд от умных глаз матери:

– Видимо, такие люди бывают. Но я не думаю, что Себастьян такой.

– А почему нет? Дженнсен оглянулась:

– У него лихорадка, мама. Он болен. Он уходил, не попросившись на ночлег. Он распрощался со мной. Он очень устал, и его трясет в лихорадке, и я побоялась, что он умрет под дождем. Я его остановила и сказала, что, если ты не будешь против, он сможет спать в пещере со скотиной, где, по крайней мере, тепло и сухо. – Помолчав мгновенье, Дженнсен добавила: – Он сказал, что если ты не захочешь, чтобы рядом находился чужак, то он не обидится и пойдет своим путем.

– Да? Он в самом деле так сказал?.. Ну, Джен, этот человек либо очень честен, либо очень хитер. – Мать устремила серьезный взгляд на дочь. – Что он за человек, как ты считаешь?

Дженнсен сцепила пальцы рук перед собой:

– Честное слово, не знаю. Я думала о том же самом... – Потом она вспомнила слова странника. – Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было вот это. Тогда тебе не надо будет бояться чужаков, нашедших приют в твоем доме.

Дженнсен вытащила из-за пояса нож в ножнах и протянула матери. Серебряная рукоять блеснула в тусклом желтоватом свете, исходящем из окна.

Мать смотрела на нож в изумлении, потом медленно подняла его обеими руками на уровень глаз и прошептала:

– Милостивые духи...

– Я знала, – заметила Дженнсен. – Я чуть не завизжала от страха, когда увидела его. Себастьян сказал, что это – чудесное оружие. Он хотел, чтобы ты взяла нож. Себе он оставил короткий меч и топор. Я обещала отдать тебе этот нож. И он сказал, что это поможет тебе чувствовать себя в безопасности.

Мать задумчиво покачала головой:

– Я вовсе не чувствую себя в безопасности, зная, что человек с таким оружием был совсем близко от нас. Джен, мне это совсем не нравится. Совсем!..

По глазам матери Дженнсен видела, что теперь та обеспокоена вовсе не приведенным в дом чужестранцем.

– Мама, Себастьян болен. Можно ему остаться в пещере? Я постаралась убедить его, что мы ему не более опасны, чем он нам.

Мать взглянула на нее, хитро улыбнувшись:

– Умная девочка...

Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны, и не требовалось все подробно обсуждать.

Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много ее дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.

– Все в порядке, дитя мое, – сказала она. – Мы позволим ему переночевать.

– И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне. Мать улыбнулась:

– Ну, тогда будет ему и ужин.

Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон, изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем – балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи, и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию. Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.

– Милостивые духи, – прошептала мать едва слышно.

Дженнсен ничего не сказала. Она все поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.

– Мама, – прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. – Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?

Мать вернула лезвие в ножны, и с этим движением, казалось, исчезли болезненные видения и воспоминания.

– Да, полагаю, будет лучше, если ты приведешь его. А я приготовлю рыбу и принесу кой-какие травы, которые ослабят лихорадку и помогут ему уснуть. Жди здесь, пока я не выйду, и не своди с него глаз. Мы поедим снаружи. Я не хочу, чтобы он входил в дом.

Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать еще кое о чем. Как жаль, что придется сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.

– Мама, – сказала она чуть слышно. – Нам надо уходить отсюда.

Мать изумленно взглянула на дочь.

– Вот что я нашла у д'харианского солдата. – Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.

Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.

– Милостивые духи!..

Это было все, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза ее внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.

– Милостивые духи... – опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь еще.

Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слезы. Однако ни та, ни другая не заплакали.

Мать пальцем потерла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И все-таки не выдержала – короткий скрипучий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.

– Это ужасно, дитя мое...

Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Все, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.