Лиланд Модезитт - Башни Заката Страница 8

Беседа заканчивается. Маршал, с привычным бесстрастием на лице, встает, и Креслин позволяет себе несколько расслабиться.

— Завтра, — обращается к нему уже поднявшаяся со своего места Эмрис, — начинаешь упражняться с Хелдрой. На клинках. Это тебе пригодится.

Она кланяется менестрелю и Ллиз, которая поворачивается к брату с недоуменной улыбкой. Креслин пожимает плечами.

— Думаешь, мне что-нибудь объясняют? Я ведь всего лишь мужчина.

Менестрель снова прикладывается к кубку. Консорт и маршалок поднимаются; Ллиз делает знак сидящей внизу стола стражнице.

Креслин направляется к себе по внутренней лестнице. Насчет отдыха менестреля сестра сумеет распорядиться и без него.

VIII

Рыжеволосая женщина с железными браслетами на руках всматривается в зеркало. Губы ее поджаты. Поверхность затуманивается, колышется, но никакого изображения так и не появляется. Через некоторое время она теряет способность сосредоточиваться и погружает запястья в стоящее рядом с ее креслом ведерко.

Ее вздох заглушается шипением пара.

Спустя некоторое время, уже вынув из прически гребни и распустив длинные рыжие волосы, она рассматривает стоящий на богато инкрустированном столе собственный портрет. Риесса настояла на том, чтобы художник изобразил ее коротко остриженной, хотя она отнюдь не преклонялась перед распространившейся в Сарроннине военной модой. Ее сестра, тиран, полагала, что правдивость образа — ничто в сравнении с политической целесообразностью.

Рыжеволосая тянется пальцами правой руки к левой в непроизвольной — и, как давно понятно, — безнадежной попытке унять зуд. Кажется, будто ее кровь бурлит. И ревет ветер… Или это разыгралось воображение?

— Это по-прежнему усиливается, верно?

Вопрос исходит от только что вошедшей женщины. Голос ее холоден, как и весь облик. Даже светлые волосы как будто покрыты инеем.

— Я ничего особенного не чувствую, — лжет рыжеволосая.

— Неправда.

— Значит, неправда. Можешь меня повесить, тебе бы наверняка этого хотелось. А то, что ты мне предлагаешь, — просто иные узы, возможно, даже худшие, чем эти!

Она вскидывает руки, и браслеты соскальзывают с запястий, открывая зарубцевавшиеся шрамы. Миг — и руки опущены, а рубцы снова скрыты под шелковыми рукавами.

— Так ты по-прежнему не сдаешься?

— Как я могу? — рыжеволосая смотрит себе под ноги, и, пока она вновь не поднимает взгляда, в комнате царит молчание. — Я думала… вспоминала… Ведь раньше и вправду… Мы играли с тобой во внутреннем дворе, и ты буквально бесилась из-за того, что я находила тебя, куда б ты ни спряталась. Но тогда ты и смеялась, во всяком случае, время от времени…

— Тогда мы были детьми, Мегера.

— Разве мы не остались сестрами? Или твое возвышение сделало меня незаконной?

— Белые всегда незаконны. В соответствии с Преданием.

— Разве я стала другой лишь потому, что у меня проявился Белый дар?

— Так вопрос никогда не ставился, — белокурая качает головой. — Во всяком случае, переговоры с Западным Оплотом могут предложить тебе выход.

— Выход? Ты хочешь сказать — порабощение! Я — и какой-то обычный мужчина! Как родная сестра может пойти на это?

— Ты находишь мое решение несправедливым?

— Когда и с кем ты поступала справедливо, Риесса?

— Я действую в интересах Сарроннина, — белокурая женщина пожимает плечами. — И в любом случае так честнее. Ни к герцогу Корвейлу, ни паче того к маршалу Дайлисс у меня доверия нет.

— Ты не доверяешь маршалу, самой грозной воительнице в Кандаре? Надо же, какой скептицизм!

— Не столько скептицизм, сколько обычный практицизм. Дайлисс бьется самозабвенно и, ручаюсь, любит так же отчаянно, как и сражается. А он ее сын.

— Ты думаешь, она тебе откажет? — Мегера хрипло смеется.

— После того, как ты подбила на это Дрерика? После случившегося — видела, как отреагировал Креслин?

— Креслин почти так же хорош, как страж.

— Лучше многих из них, судя по тому, что я видела, — тиран улыбается.

— Сам он так не считает.

— Думаешь, Дайлисс позволит ему об этом узнать? Но не важно: судя по вестям из Сутии, Керлин и Блийанс там едва ли примут волка в овечьей шкуре. В качестве предлога они сошлются на Предание.

— По-твоему, это всего лишь предлог? Да ты еще большая лицемерка, чем суровая Дайлисс или высокородный Корвейл!

— Ни одна из нас не жила во времена Рибэ.

— Вам повезло.

Тиран улыбается.

— И тебе тоже. Если бы я действительно верила в Предание и демонов света…

— Пожалуйста, не напоминай снова.

— Ты можешь уловить, что он чувствует?

— Я уже говорила тебе, что ничего не улавливаю. Так что можешь опять приниматься за свои козни.

— Я ведь делаю это и ради твоего блага, сестра. При той мощи и ярости, что бушуют в тебе, кто еще выстоит? Невзирая на браслеты.

— А что будет с нами, когда я забеременею?

— Ты? Без моего согласия? Ну уж уволь!

— По-моему, речь шла о клинке, лучшем, чем любой из твоих. Ты ведешь себя так, словно у меня есть какой-то выбор.

Последние слова остаются без ответа: белокурая сестра уже ушла.

Рыжеволосая окидывает взглядом ажурные, но прочные решетки, ограждающие ее покои, смотрит на обитую сталью дверь.

Может, послать за Дрериком? По крайней мере, это в пределах ее возможностей. От этой мысли у нее закипает кровь. Но женщина лишь качает головой, позволяя бушующей в ней грозе пролиться всего-навсего двумя слезами.

IX

Сидя перед самым большим окном, Креслин перебирает струны маленькой гитары, уверенно держа искусно сработанный из ели и розового дерева инструмент. Пальцы его, пожалуй, слишком сильны для музыканта. Впрочем, ему известно, что форма пальцев мало соотносится с мастерством исполнителя.

Обстановку его комнаты составляет узкий письменный стол с двумя ящиками, платяной шкаф высотой в четыре локтя (на добрых три локтя ниже тяжелого, обшитого деревом потолка), два кресла с подлокотниками, зеркало в человеческий рост и двуспальная кровать без балдахина. На покрывающем ее зеленом стеганом одеяле серебром вышиты ноты. Массивная дверь запирается изнутри на засов. И дверь, и мебель, отполированные временем, сделаны из красного дуба. Работа умелая, но простая, без резьбы или инкрустаций. Мягкими здесь можно назвать разве что кресла: на них лежат потертые зеленые подушки.

«Трамм!»

Одна-единственная нота (его взору она представляется серебристой) вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении с гранитной стеной, не съеживается в точку и не исчезает.

Едва ли хоть когда-либо ему удастся извлечь из инструмента золотистую мелодию, такую, какие играл музыкант с серебряными волосами, о котором запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных гитаристов Слиго являли не само золото, а лишь легкое его касание.