Руслан Мельников - Князь-волхв Страница 8

Бельгутай, не моргая, вглядывался в него из темных щелочек-бойниц.

Тимофей стиснул зубы. Все верно. Было! Было задание. Прозорливый нойон, конечно, не знал о том наверняка, но вполне мог догадываться. «Наблюдай не только и не столько за латинянским императором, сколько за татарскими послами, — велел Тимофею ищерский князь-волхв. — За каждым их поступком, за каждым словом. Смотри, слушай. Все. Всегда. Всюду. Помни: мое защитное слово, произнесенное над тобой, не только оберегает тебя от дурного глаза и чужой магии, но и связывает нас незримой колдовской нитью. Так что я тоже буду смотреть твоими глазами и слушать твоими ушами. Это может оказаться полезным».

Солнце медленно садилось, озаряя императорский лагерь багровыми отблесками. Посол и толмач сверлили друг друга холодными изучающими взглядами. Смотрели молча, долго, целую вечность. Так смотрят два хищника из одной дружественной — пока еще дружественной — стаи, случайно задевшие один другого. Случайно или не очень. Задевшие, а после показавшие зубы. По привычке или с тайным расчетом. Показавшие и…

И спрятавшие.

Напряженный момент испытующих взглядов миновал. Бельгутай вновь раздвинул губы в приязненной улыбке:

— Я — посол великого хана, ты — толмач при посольстве. Пусть все так и остается впредь, Тумфи, договорились? Пусть каждый несет свою службу. Сейчас мне, как никогда, нужен хороший переводчик, так к чему усложнять жизнь? Да, я тоже полагаю, что войны не избежать, но это не дает мне права прекращать переговоры с Хейдорхом.

— Зачем они нужны, переговоры эти? — прорычал Тимофей. — Кому?! Для чего?!

Два проезжавших мимо всадника в белых с черными крестами плащах покосились в их сторону. Взгляды рыцарей ордена Святой Марии были настороженными и недружелюбными. Впрочем, тевтонские братья на татарских послов иначе здесь и не смотрели.

— Ты задаешь ненужные и лишние вопросы, — негромко, но твердо ответил Бельгутай. — Тебя послал сюда твой коназ, меня — мой хан. Им, должно быть, виднее, а мы… мы просто делаем свое дело, не делать которого не можем. Вот и все.

— Все? — Тимофей шумно выдохнул. — Ох, кабы так просто оно было!

Бельгутай снова заглянул ему в глаза.

— Что с тобой, Тумфи? Объясни, что на тебя нашло? В императорском шатре ты держал себя в руках. А сейчас вдруг, ни с того ни с сего… как вы, урусы, говорите?.. Воз-бе-ле-нил-ся. Почему?

— Почему?! — Тимофей сплюнул в сердцах. — Да потому, крысий потрох, что тошно смотреть на все это воинство латинянское и ждать, пока оно двинет на Русь.

Бельгутай неодобрительно покачал головой:

— Послушай, Тумфи, ты же знаешь, великий хан…

— Что — хан?! — злобно прошипел Тимофей. — Что, Бельгутай? Думаешь, мне легче от того, что твой хан и латинянский император делят промеж себя наши земли, словно вынутый из печи пирог? А я… — Вздох, похожий на стон, вырвался из его груди. — А я вам в том помогаю.

— Вы, урусы, сами нарезали этот пирог, — беззлобно, но сухо и жестко заметил Бельгутай. — Для других нарезали — для тех, кто окажется достаточно проворен, велик и силен, чтобы проглотить его по частям, не подавившись при этом. Не ищи виноватых на стороне, Тумфи, и уж тем более не вини себя, коли ваши неразумные коназы-честолюбцы никак не могут договориться и не способны принять власть одного над всеми. Кто, как не они, в нескончаемых усобицах растерзали и обескровили ваши земли? Кто, как не они, продолжают заниматься этим по сию пору?

— Хорошо тебе рассуждать, — хмуро процедил Тимофей. — Вам-то повезло, вы-то сами все в едином кулаке собраны. Оттого и сильны в битвах. И в походах удачливы.

— Да, собраны, да, сильны и удачливы, — задумчиво покивал Бельгутай. — Сейчас — собраны, сильны и удачливы. — И почему-то отвел глаза. — Вот только не знаешь ты, Тумфи, каково нам было раньше, какие битвы кипели в степях Орхона и Керулена,[3] как жестоко сражались между собой за скудные кочевья наши курени, рода и племена и сколько доблестных богатуров полегло у отрогов Небесных гор.[4] Неведомо тебе, с какой яростью мы истребляли друг друга. И тебе, урус, не вообразить даже, какой боли и крови стоило нам единство. Но ты прав: нам повезло. Великое Небо послало моему народу великого хана — Собирателя Земель и Потрясателя Вселенной. Ибо только по-настоящему великому человеку под силу объединить свои враждующие улусы и вознестись над чужими…

Бельгутай помолчал.

— В ваших же урусских землях нет пока своего Чингисхана — достойного, честного, сурового, но справедливого правителя, думающего не только о собственном благополучии и о благополучии кучки знатнейших нойонов-бояр, а о величии — истинном, подлинном величии — всего народа. Вам попросту некого сейчас поднимать на белом войлоке к Извечному Синему Небу. В этом ваша главная беда, и в этом ваше несчастье. Коназы ваши, Тумфи, как малые дети, мыслят мелко и считают лишь городки и деревеньки — свои да соседские. Они видят не дальше приграничных поселений. Быть может, оттого так происходит, что нет в ваших землях степного простора, а леса закрывают небо и горизонт. А может быть, души ваши поросли иными лесами, мешающими единению. Никто из ваших гордых коназей не смотрит широко. Никто не зрит даже в мечтах целостной Урусии под своим началом. И — что гораздо важнее — никто из них не согласен вставать под начало другого, более достойного властителя, чем он сам. Потому-то к вам и норовят прийти чужие властители.

— Ага, а в латинянских землях и душах, значит, леса не растут? — огрызнулся Тимофей. — И спесивые имперские курфюрсты, герцоги, графы и бароны, не менее яростно, чем наши князья, грызущиеся между собой, вот так сразу взяли и покорились Феодорлиху? И воинственные ордена рыцарей-монахов тоже подчинились ему беспрекословно? И богатые вольнолюбивые города открыли ворота? И жители непримиримых провинций сложили оружие? И соседние европейские государи ничуть не противились усилению империи? И даже давний враг императорской власти — римская курия, неоднократно обвинявшая Феодорлиха в пособничестве колдовству и отлучавшая его от церкви, вдруг благословила эту самую власть? И все прошло спокойно и быстро, без крови и без розни?

— Вот в том-то и дело, что случилось это именно вдруг и сразу, — ответил Бельгутай. — В том-то и странность, что все прошло спокойно, быстро и бескровно. Так не бывает, не может и не должно быть. Даже мудрейший и могущественнейший Чингисхан объединял враждующие степные народы не один год и не один десяток лет. Он добился своего, пролив реки крови, уничтожив непокорных ханов и стерев с лица земли целые племена. Здесь же вышло иначе.