Вера Камша - Белая ель Страница 8

— Помолчи, — цыкнул на толстуху староста, — тут дело такое, Барболка. Ферек пропал, говорят, к тебе он собирался

— Был он здесь, — чего запираться, папаша выползет, все одно разболтает, — да ушел.

— А ушел ли? — осклабилась Катока, — парень он видный, мог и задержаться.

— То я ушла, — отрезала Барболка, — в лес. Уж лучше кабан, чем ваш Ферек.

— Зенки твои бесстыжие, — завопила молчавшая до этого Магна, — подстилка господарская…

— От подстилки слышу, — Барболка уперла руки в боки. Только что было холодно, теперь стало жарко, — свою рубашку продала, за мою взялась да не вышло! Я — девушка честная, любовь на грОши не сменяю!

— Да вы послушайте! — Магна подняла толстые руки вверх, — вы только послушайте, люди добрые, что эта стервь несет?! Совсем стыд позабыла. На чужом коне в Яблони въехала, все видели!

— Уж лучше на чужом коне днем. Чем на мельнице ночью! — хохотнула Барболка, — а задаром ты мужу своему и через порог не нужна!

— Что ты сказала, — мельничиха поперла грудью вперед, — змеюка лупоглазая!

— Я-то лупогалзая, а твои зенки днем с огнем не разглядишь!

— Та замолчите! — рявкнул староста и тут же убоялся собственного рыка, — тут дело такое… Барболка, ну ее, мельницу. Ферек-то пропал. Куда?

— Нанялась я козлов пасти, — девушка перевела дух и утерла рукавом пылающее лицо, — я побежала, он с папашей остался.

— Ой, а Гашпар-то где? — пропела Катока. Так вот почему ее принесло. Отец пьяница-то пьяница, да вдовец, а Катоке мужик до зарезу нужен. Вот бы и впрямь спелись, а их бы с Жужей в покое оставили!

— Спит он, — Барболка медово улыбнулась, — сейчас разбужу. Да вы на двор заходите. Под вишню, лавка там. Что в воротах торчать?

Дядько Лаци важно вступил в скрипнувшую — с осени не мазали, калитку, Катока сунулась следом, мельничиха тоже.

— Что ж ты, Барболка, хотя б курей не заведешь?

— Что б пчел не поклевали, — а то куча эдакая не знает, что и куры были, и козы да все в кабаке кончились.

— Кого Леворукий принес? — Папаша стоял в дверях хибары и яростно скреб кудлатую голову, — Чего надо-то? Меда нет!

— Гашпар, — староста почуял, что надо взять дело в свои руки, — не скажешь, куда Ферек пошел?

— Ферек? — отец зевнул, показав крепкие зубы, — какой-такой Ферек?

— Мой Ферек, — Магна тиснулась вперед, морда белая, а шея красная, как у сыночка, кошки б его разодрали, — был он у вас, девка твоя призналась.

— Был да сплыл, — папаша снова зевнул, — накостылял я ему, паршивцу, чтоб к Барболке не лез. Не про него товар.

— Да что ты такое несешь? — взъелась мельничиха, и пасть у нее такая же пасть, как у Ферека. И луком из нее, наверняка, так же несет, — совсем стыд пропил.

— Что пропил, не твоего ума дела, — набычился папаша, — а у тебя стыда отродясь не водилось. Замуж шла, брюхо на нос лезло!

Магна кинулась вперед, выставив скрюченные лапы в позолоченных кольцах, Катока повисла у ней на спине, староста сплюнул, папаша захохотал и подкрутил все еще черный ус. Мельничиха билась в объятьях Катоки и дядьки Ферека, проклиная пасечника, его дочку, Жужу, пчел, дом и мало что не крапиву у забора. Магна вопила, а Барболка смотрела на беснующуюся бабу, Которая никогда не станет ее свекровью и не понимала, как взяла по осени этот проклятущий браслет. Уж лучше сдохнуть в этой развалюхе, чем жить с Магной и Фереком под одной крышей. Да какое там под одной крышей, на одной улице и то тошно.

Порыв ветра сорвал с веревки старый фартук и швырнул в лицо мельничихе, где-то зазвенели колокольчики, с вишни взметнулось облако белых лепестков и осыпало Барболку с ног до головы. Гашпар захохотал, тыча коричневым пальцем в сторону топающей ногами Магны, голову которой облепила грязная дерюга. Катока тоненько прыснула, прикрыв рот ладошкой, усмехнулся в усы дядько Лаци, а Барболке стало муторно. Так муторно, словно ее не цветами засыпало, а дохлыми мухами. Захотелось все бросить и бежать, бежать, бежать, до заросшей ландышами поляны, упасть лицом в цветы, уснуть, увидеть Пала Карои и не проснуться.

— …твою за хвост и об стенку! — рев отца слился с тявканьем Жужи, — да ни гроба мне, н могилы, если знаю, что с твоим пащенком!

— Пошли, Магна, — Катока вновь всей тушей повисла на мельничихе, — видишь, нет его тут!

— Если с Фереком что не так, я тебя и твою девку под землей найду, — Магна вырывалась, на верхней губе блестели капельки пота, а родинка на щеке та же, что у Ферека. И глаза, и рожа круглая.

Барболка во всю ширь распахнула завизжавшую не хуже мельничихи калитку.

— Прошу я вас, а в нас работы немеряно. Дядько Ласло, по осени заглядайте к нам, мед будет. Катока, и ты заглядай, а вас, гици мельникова не прошу. Нечего вам тут делать!

Гости убрались, следом двинулся папаша, за которым увязалась Жужа. И то сказать, дома все хлеб да каша, а в кабаке нет-нет да косточка перепадет. Барболка смазала треклятую калитку, словно кто-то к ним после сегодняшнего еще придет и взялась за уборку. Злость то ли на весь белый свет, то ли на себя, творила чудеса, к вечеру дом и двор было не узнать, но Барболке было мало. Пасечница собрала в корзинку белье, выгребла из печки золу и побежала на речку. Пересыпала золой рубашки и занавески, сунула в корзине в воду отмыкать и заметила, что ночь на пороге.

От ставшей красной реки тянуло холодком и запахом белой водяники, у берега что-то плеснуло. Наверняка, рыбина. Надо поставить пару верш, мяса нет, хоть уха будет. Барболка на всякий случай привязала корзинку с бельем к ивовому кусту и побрела домой, только сейчас поняв, как устала.

Хата встретила темными окнами и тишиной — папаша с Жужей еще не вернулись, совсем сдурели на старости лет. Барболка с сомнением глянула на стоявший черной стеной лес. До «Четырех петухов» путь неблизкий, а обратно в обнимку с распевающим или ругающимся родителем и того дольше. Да и зачем? Пьяный дорогу везде найдет, а свалится в лопухи, так ему и надо. Нанялась она старого бугая пасти всем на потеху. Мать хотя бы вещи спасала, а ей и спасать нечего.

Девушка со злостью захлопнула калитку и подперла полешком. Солнце уже село, небо на западе было рыже-красным, и по нему неспешно ползли длинные полосатые облака, между которыми высовывала рог умирающая луна. Смотреть в закат дурная примета, но Барболка все равно залюбовалась. Чего ей бояться? Хуже не будет, потому что некуда.

— Мяу! — это еще откуда? Девушка огляделась, никого. Неужели и впрямь кошка забежала? Если так, она ее оставит. Та хотя бы по кабакам шляться не станет.

— Мяу! — послышалось совсем близко, — мяу, мяу, мяяяу!

Это не кошка, кошки орут иначе. Человек это. Нашел время дурачиться!