Лариса Петровичева - Единственно верный Страница 8

Уснуть, впрочем, не удалось. Шани некоторое время ворочался под одеялом, пытаясь согреться и занять позу поудобнее, и сам не заметил, как мысли унесли его в далекое прошлое.

Саша Торнвальд был первым несовершеннолетним, приговоренным к Туннелю. Его дело слушали на закрытом заседании и разобрались во всем за пять минут. Десятилетний Саша зарубил топором свою мачеху. Эта молодая и очаровательная женщина, писавшая стихи о Гармонии для всех газет, активно участвовавшая во множестве правительственных организаций и варившая знаменитому Максиму Торнвальду изумительный сырный суп без использования кухонных роботов, находила время еще и на то, чтобы накинуть Саше на шею петлю и поставить на табурет так, что он едва мог касаться деревянной поверхности. Саша плакал, чувствуя, как немеют пальцы и сам не знал, как ему удавалось не свалиться вниз — наверное, он очень хотел жить и прекрасно понимал, что его отец, блестящий историк и доктор наук, ни за что не поверит в то, что в смерти сына виновата его супруга, которая на людях относилась к Саше как идеальная и заботливая мать.

Однажды он не устоял и свалился с табуретки. Веревка сдавила его шею, Саша захрипел и потерял сознание. Его спасли две вещи: мачеха не знала, как затянуть петлю так, чтобы сразу сломать пасынку шею, а еще то, что веревка к тому времени много-много лет пролежала в кладовой и успела подгнить. Когда мачеха вбежала в комнату и увидела, что Саша, кашляя и жадно глотая воздух, копошится на ковре полураздавленным червем, она не смогла сдержать своего разочарования и отходила пасынка одной из своих сияющих сковородок так, что тот снова упал в обморок и пришел в себя уже в чулане.

Мачеха не знала, что там хранится старинный топор, которым рубил дрова еще прапрадед Саши. А мальчик об этом знал.

Приехавшая полиция первым делом сняла с него побои. Судья даже внимательно выслушал его историю, но Сашу подвело то, что в момент смерти мачеха была беременна двойней. А еще — то, что ко всем своим прочим достоинствам она успела побывать в любовницах у Генерального прокурора, который теперь смотрел на измученного замордованного подростка абсолютно без жалости — примерно так же, как смотрел отец, подписывая отказ от сына. «Доведение до тяжкого преступления», по которому Саше грозила психиатрическая клиника или подростковая колония, быстро превратилось в «Тройное убийство с отягчающими обстоятельствами», и Сашу без промедления отправили в Туннель.

Ему невероятно повезло. Туннель вывалил его во двор лесного монастыря Шаавхази, перепугав братию удивительным блеском и навеяв мысли о странных делах и знамениях. Собственно, монастырь и определил дальнейшую судьбу Саши — оправившись от домашних побоев и последствий путешествия через Туннель, он остался в гостеприимных деревянных стенах, быстро обучился местному языку и через полгода, прочитав все монастырские книги, стал послушником с правом жизни в миру. Это давало ему все привилегии людей духовного звания и возможность строить светскую карьеру.

«Ты удивительный человек, Шани, — частенько говаривал настоятель. — Небесный Заступник отметил тебя».

«Почему это не может быть Змеедушец?» — спрашивал Шани. Настоятель ласково усмехался, прощая послушнику неверие.

«Змеедушец ничего и никогда не сможет послать с неба. А ты пришел к нам именно оттуда. Знаешь, иногда я даже думаю, что ты — ангел. Посмотри на свои глаза, мой мальчик, они нечеловеческого цвета, словно камни в перстнях епископов».

Действительно, путешествие через Туннель повлияло на пигмент в глазах Шани так, что они стали фиолетовыми, будто аметисты — еще одно подтверждение чуда для желающих верить в чудеса.

Годы в монастыре Шани всегда вспоминал с неизбежным теплом. Мальчик из идеального мира, он мечтал о Приключении — путешествовать, открывать новые миры в космосе, находить удивительных животных и совершать подвиги — вот что всегда казалось ему главным и знаковым. Что ж, в итоге он получил то, о чем размышлял в своей спальне, в мягком свете старинной, еще электрической лампы — забавный артефакт, привезенный отцом из научной поездки. Постепенно он стал забывать Землю, город Ленинград, в котором родился и жил, свой дом — иногда Шани даже казалось, что он родился на Дее и Земля ему просто приснилась. Единственное, чего он не мог забыть и простить, было отречение Максима Торнвальда; впрочем, со временем Шани перестал терзать себя тем, чего не мог исправить.

…Потом Шани все-таки заснул, потому что волна размышлений и воспоминаний вынесла его в пыточный зал инквизиции. Шани стоял возле дыбы и рассматривал свою мачеху — теперь она уже не была ни молодой, ни красивой: испуганное изможденное существо с пустыми глазами смотрело на шеф-инквизитора и не видело его.

— Я хочу, чтоб ты меня узнала, — сказал Шани. Мачеха не отвечала, и он продолжал, спокойно и почти ласково: — Это же я, Саша Торнвальд. Твой пасынок. Помнишь?

— Позвольте мне, ваша бдительность, — прогудел из-за плеча Коваш, заплечных дел мастер, огромный, уродливый: ведьмы трепетали от одного его вида. — У меня и не такие вспоминали и узнавали. Ишь, ведьма..!

Шани приблизился к мачехе вплотную и прошептал:

— Мне уже не страшно, дорогая. Я нашел свое дело.

И отошел, уступая место Ковашу.

По большому счету, Шани был нормальным и адекватным человеком. Его небольшой душевный вывих — лютая ненависть к рыжеволосым женщинам — пошел даже на пользу в карьере, сделав Шани самым молодым шеф-инквизитором за всю историю. Если говорить до конца откровенно, то ему не нравилось пытать ведьм, и он не любил их муки — Шани просто хотел, чтобы колдуньи получали по заслугам, хотел честно и искренне. Никто же не виноват в том, что рыжие продают душу дьяволу и тем более никто не виноват в том, что мачеха была рыжей, но ведьма должна ответить за свои преступления… Был даже случай, когда Шани отпустил одну из них, не найдя в ее действиях — якобы наведение порчи на соседа — состава преступления: как бы он ни относился к женщинам этого типа, но невинные страдать не должны — Шани слишком хорошо помнил веревку на шее и ускользающий из-под ног табурет. Тогда помилованная ведьма, худенькая девушка с кудрявым пламенем на голове, от избытка чувств кинулась ему на шею прямо в зале суда, захлебываясь слезами благодарности; Шани тоже обнял ее и сказал на ухо, тихо-тихо, чтоб не услышали умиляющиеся чудесной сцене зрители:

— Уезжай. Сейчас же. Как можно дальше. Я не смогу помиловать тебя дважды.

Ведьма оказалась понятливой, и они больше не встречались. В дальнейшем подобных случаев в практике Шани не попадалось. Ведьмы, которых он отправлял на костер, действительно оказывались виновны в колдовстве.