Макс Фрай - Первая линия. Рассказы и истории разных лет Страница 8

— Что случилось, дитя мое? Почему ты плачешь?

Эльза подняла на нее красные от слез, постаревшие, угасшие глаза и, превозмогая рыдания, заговорила:

— Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела…

Рассказывают, о счастливый царь, что один человек из паломников заснул долгим сном, а когда он проснулся, то не увидел даже следов своих спутников. И он поднялся и пошел и сбился с дороги и, пройдя немного, нашел палатку. И у входа в палатку он увидал старую женщину, а подле нее заметил спящую собаку. И человек приблизился к палатке и приветствовал старуху и попросил у нее поесть, и старуха сказала: «Пойди в ту долину и налови змей, сколько будет тебе нужно, а я их изжарю и накормлю тебя». [5]

Шахрияру было скучно. Он и в детстве-то не слишком любил сказки, а повзрослев, и вовсе перестал находить в них удовольствие. Что за напасть, думал он, почему всемогущий Аллах не сотворил эту прекрасную женщину немой?

Дошло до меня, о счастливый царь, что человек-паломник напился из ручья горькой воды, так как его поразила великая жажда, а потом он вернулся к старухе и сказал ей: «Дивлюсь я на тебя, о старуха, и на то, что ты пребываешь в этом месте и питаешься такой пищей и пьешь такую воду».

Шахрияр с трудом сдерживал зевоту. Интересно, думал он, где она наслушалась этой ерунды? Или сама сочиняет, на ходу? Хотел бы я знать, она когда-нибудь выдохнется? Или наоборот, только войдет во вкус? И я буду слушать эту чушь каждую ночь, до конца жизни?

«Я слышала все это, — молвила старуха. — Скажи мне, бывают ли у вас султаны, которые судят вас и притесняют своим приговором, когда вы под их властью. А если кто-нибудь из вас согрешит, они берут ваше имущество и расточают его, а когда захотят, выгоняют вас из ваших домов и искореняют ваш род?» — «Это бывает», — ответил человек.

Иногда истории Шахразады становились настолько скучными и бессвязными, что Шахрияр спрашивал себя: может, и правда, пора позвать палача? Но достаточно было обернуться и увидеть, как дрожат почти невидимые капельки пота над ее верхней губой, как вдохновенно сияют испуганные глаза, как плавно движутся полные руки — какой уж тут палач, думал Шахрияр, тут впору звать имама, чтобы жениться на этой женщине второй раз и третий, и пятый, снова и снова, тысячу раз готов я жениться на тебе, Шахразада.

Но вслух он этого, конечно, не говорил.

Дошло до нас в преданиях, что аль-Хаджжаджу ибн Юсуфу подали однажды просьбу, в которой было написано: «Бойся Аллаха и не притесняй рабов Аллаха всякими притеснениями». И когда аль-Хаджжадж прочитал эту просьбу, он поднялся на мимбар (а он был красноречив) и сказал: «О люди, Аллах великий дал мне над вами власть за ваши деяния…»

Шахразада продолжала дозволенные (а куда денешься?) речи, а Шахрияр терпеливо слушал. Он старался казаться очень внимательным и благодарным слушателем, не отводил глаз от рассказчицы и никогда ее не перебивал, а когда она, бледнея от волнения, спрашивала, желает ли господин узнать продолжение истории, милосердно соглашался: да-да, еще как желает, непременно, завтра же, сразу после ужина.

Он очень хотел ей понравиться.

Если все-таки догонит

И. Матвееву [6]

— А если все-таки догонит? — снова спросила Черепаха.

Зенон схватился за голову.

— Тысяча триста восемнадцатый раз повторяю… — начал он.

— Не преувеличивай, тренер. Всего сто пятьдесят девятый. — Черепаха поджала губы. — И ты меня пока не убедил.

— Не догонит! — простонал Зенон. — Мамой клянусь, не догонит!

— Не убедил, — повторила Черепаха. — Тебе хорошо рассуждать, ты философ. А мне каково? Что будет с моей спортивной репутацией, если он меня все-таки догонит?

— Чего ты от меня хочешь? — вздохнул Зенон.

— Мне было бы спокойнее, если бы в день состязаний он слегка прихрамывал, — осторожно сказала Черепаха. — Совсем чуть-чуть. Ничего серьезного. С тем, кто носит сандалии на босу ногу, всякое может случиться. Например, в сандалию может попасть острый камень. Или, скажем, стрела…

— Что?! — Зенон не верил своим ушам.

— Стрела, — невозмутимо повторила Черепаха. — Вражеская, разумеется. В последнее время вокруг так много вражеских стрел! Летают и летают. Когда человек идет на войну, надев сандалии на босу ногу, он подвергает себя большой опасности. И если ему в пятку попадет стрела, никто не удивится… Ну что ты так на меня смотришь? Я же не предлагаю стрелять ему в сердце. От ранения в пятку еще никто не умирал. А мне будет спокойнее.

— Ладно, — сказал Зенон, — не ной. Я поговорю с Парисом.

О Золушке

— Ну и чего ты ревешь? — спросила Фея.

— Потому что все закоооо…закоооо…кончилось!

Золушка рыдала так бурно, что едва могла говорить. И уж тем более слушать. Фея решила подождать. Пусть крестница немного успокоится.

Несколько минут спустя Золушка звучно высморкалась в передник и почти спокойно сказала:

— Он… Он был такой милый. Такой добрый. Он понимал меня без слов. И такой красавчик! Я была так счастлива. Но все закончилось, когда часы пробили полночь. И мне теперь незачем жить.

— Как это — незачем? — изумилась Фея. — Дурочка, ты что, не поняла? Ничего не закончилось, все только начинается. Принц от тебя без ума, о другой невесте и слышать не хочет. Подобрал на лестнице твою туфлю, надеюсь, у его папаши хватит ума пустить по следу хорошо обученную розыскную собаку… Ну, так или иначе, а принц всерьез намерен тебя искать. И найдет, вот увидишь. И дело в шляпе.

— А при чем тут принц? — дрожащим голосом спросила Золушка. По ее щекам снова потекли слезы, но на бурные рыдания уже не осталось сил.

— Как — при чем? — опешила Фея. — Сама же говоришь — красавчик. К тому же добрый, милый, все понимает…

— Да нет, — отмахнулась Золушка. — Принц отлично танцует, но это, пожалуй, единственное его достоинство. Я говорю о кучере.

Она достала из кармана передника толстую печальную крысу, нежно поцеловала в макушку и протянула Фее: