Ночная Всадница - Дочь Волдеморта Страница 8

Гермиона никогда раньше не смотрела на неё с подобной стороны. Её настоящая мать выросла в чопорной семье чистокровных волшебников и сама была таковой. В школе, в обществе, замужем за Родольфусом Лестрейнджем — каждую минуту своей жизни она была достойной представительницей двух, а затем и трех древних, уважаемых фамилий. И вдруг просто влюбилась — в того, кто сделал её мир красочным, кто дал ей силу и власть, кто дал ей право быть выше других только потому, что на её предплечье пестрела эмблема зла и силы, эмблема преданности. И надо сказать, что этой преданности у нее было предостаточно.

— Люди по–разному направляют свои лучшие качества, Кадмина, — говорил Волдеморт во время одного из их с Гермионой долгих вечеров у камина. — Смелость, преданность, веру — всё это мало просто иметь и воспитывать в себе, нужно ещё найти то русло, куда направишь хорошо отшлифованный, кристальный поток. Кто придумал Зло и Добро? Кто создал разделяющие их критерии? И главное — зачем? Давай подумаем, что лежит в основе, глубоко, в самой сути этих понятий. Злом люди называют всё, что направлено на помощь — любую помощь — себе. В обход других. Если человек не умеет жертвовать самым ценным ради прочих — он Зло. Но почему, Кадмина? Почему кто‑то должен жить для других? Жизнь дана ему. Для него. Тем, иным, тоже никто не мешает жить во имя себя. Если же интересы скрещиваются — тут уж всё решает сила. Но почему тот, кто ею обладает, кто использует её — Зло? Белла очень преданная женщина. Очень сильная. И ещё она умна, изящна и красива, даже сейчас, после стольких лет в Азкабане. Она направила свои качества не в то, по меркам Добра, русло. И стала Злом. Но почему? Твой друг Гарри Поттер все свои силы бросает на борьбу с созданным в его сознании образом Зла — со мной. И при всей своей эгоистичности, глупости, при всех совершенных ошибках остается Добром. Если я совершу что‑то хорошее — он назовет это лицемерием, если он совершит зло — всего лишь досадной ошибкой. Я плохой, а он хороший. И так всегда. Но, Кадмина, почему так получается? И есть ли смысл во всём этом?..

И Гермиона невольно соглашалась с ним. Сбитая с толку, она начинала по–другому смотреть на вещи. Ещё неосознанно начинала корить своих друзей за узость взглядов, упрекать их в нежелании хотя бы просто понимать врага.

Пришлось признать правомерность замечаний Волдеморта. Поддаваясь естественному порыву, она стала вспоминать все «ошибки» своего друга Гарри. Его неприязнь к Снейпу на первом курсе, нежелание принимать чью‑либо помощь (в особенности потому, что он считал, будто никто не видит декана Слизерина по–настоящему) едва не погубили их троих, лишили мир Философского Камня, а мистера и миссис Фламель — жизни. Если бы тогда они просто сказали МакГонагалл о своих подозрениях, если бы не полезли в люк втроем — Квирелл никогда не достал бы камень из зеркала, ничего не было бы.

Но то, да и многое другое, — дело давнее. А Сириус? Окклюменция, которой Гарри принципиально не хотел учиться? Ужасная, страшная… ошибка. С парадоксальной очевидностью приходилось признавать, что действительно — всякое зло, совершенное Гарри, Гермиона и все остальные неизменно считали лишь досадной, ужасной ошибкой. Многочисленными ошибками, за которые ему же, Гарри, следовало сочувствовать. Учебник Снейпа; неизвестное проклятье, которым он чуть не убил Драко Малфоя; то, что на втором курсе не рассказал директору о странном голосе в стенах школы… Директор.

Ошибки Альбуса Дамблдора, как же много было их. Слишком много страшных ошибок. И всё равно понятие «зло» не вязалось ни с Гарри, ни с Дамблдором. Хотя, по большому счету, ведь это действительно было несправедливо…

…Общение с Беллатрисой доставляло Гермионе странное удовольствие. Ее отношение к этой женщине было противоречивым: хоть девушка и знала многое о миссис Лестрейндж, видела она её лишь однажды, в Министерстве магии. В ситуации страшной, но именно Беллу там и тогда она помнила совсем недолго. Как‑то сразу и быстро они разбежались по Отделу Тайн, потерялись в кошмаре происходящего — и всё перепуталось, закружилось, смешалось… Черная полутень, кривлявшаяся в Зале Пророчеств, плохо соотносилась сейчас в сознании Гермионы с той женщиной, которую, отдавая дань начатой в первый день игре, она теперь называла Maman.

Беллатрисе, получившей взрослую дочь, было о чем ей поведать, и было чему её научить. По негласному велению Волдеморта она рассказывала о своем прошлом, о своей молодости — всё это было интересно и увлекательно. И в результате Гермиона перестала видеть в ней врага, убийцу. Эти два образа — та Беллатриса Лестрейндж, о которой она раньше слышала, и эта женщина, её мать, — они просто не сплелись воедино, разделились где‑то на уровне подсознания. Гермиона стала воспринимать ее как наставницу и советчицу, даже некую опору. Пусть разумом и осознавала — Беллатриса Лестрейндж могла бы, не дрогнув, убить своего ребенка, если бы так повелел Темный Лорд.

Но Гермиона уже понимала, что он не сделает этого. Волдеморт задумал на её счет нечто куда более грандиозное — девушка боялась это признавать, но Тот–Чье–Имя–Боятся–Называть, казалось, действительно решил воспитать свою наследницу…

Тетя Нарцисса за эту неделю позволила открыть книгу своей души только на заглавной странице. Уже не обложка, но ещё далеко не суть. Гермиона не была уверена на счет своих чувств к этой женщине.

— Нарцисса — особый цветок. Экзотический. Я сам не всегда могу разобраться с его ароматом. В этой женщине есть загадка, Кадмина. Ее проблема в том, что маска, которую надели на нее в отрочестве, стала уже её лицом, и она перестала снимать её даже наедине с собой. Эта женщина интересна, тебе стоит узнать её получше.

С Драко Малфоем было гораздо сложнее. Когда на следующее утро после первого разговора с отцом Гермиона оказалась за обеденным столом с этим юношей, чуть было не разразился грандиозный скандал. А правда для младшего Малфоя стала ещё большим ударом, чем для самой Гермионы. Казалось, уж от его‑то мира точно остались одни руины, и в душе — хотя разума хватило на неумелую фальшь — он возненавидел кузину больше всех своих врагов вместе взятых.

После того страшного года, который ему довелось пережить, Драко хотелось вернуться домой и уж там‑то заставить всех сполна искупить перенесенные им беды и унижения. Но в поместье Малфоев всё ещё обитали его тетя Беллатриса и сам Волдеморт. После массового ареста в Министерстве здесь, правда, стало поспокойнее, а незадолго до приезда Гермионы съехали даже немногочисленные оставшиеся на свободе Пожиратели, из тех, кому некуда было податься. Но Темного Лорда и тетки было вполне достаточно.