Генри Олди - Сильные. Книга вторая. Черное сердце Страница 8

Мама. Айталын.

— Ты останешься здесь. Слышал, что вокруг творится? Адьяраи вконец распоясались! Людей среди бела дня похищают! Ты будешь защищать маму. Защищать Айталын. Понял?

— Да, — кивнул Нюргун. — Люблю. Буду защищать.

— Молодец! А я — к дяде Сарыну.

Само вырвалось: «к дяде Сарыну». Выходит, судьба.

Уши мои пылали. Я ведь не то чтобы соврал — просто не сказал всего. Вразумлю Сарын-тойона — и сразу в Нижний мир. Тут главное — не забоотуриться раньше времени. Иначе все уловки прахом пойдут. По опыту знаю: у Юрюна-боотура уловка одна-единственная. Кырык! — и вперед, на врага. Проверим, чей лоб крепче! А чего там проверять? Сам знаю: у Уота крепче.

— Благодарю вас, Юрюн Уолан! — Баранчай поклонился мне в пояс. — От всего сердца благодарю!

— За Мотыльком угонишься?

— Прошу меня простить, Юрюн Уолан. Мне надо в другую сторону.

— Это в какую же?

— Дорогу разведать. Путь к жилищу уважаемого Уота Усутаакы.

— Ну ты герой! — я повеселел. — Орел! Удачи тебе!

— И вам удачи…

Раз — и нет его. Умчался.

Тут, понятное дело, все начали со мной прощаться, добра желать. Захлопотали: «Доху надень, Юрюнчик! Шапку! Вот, я тебе еды собрала! Ты там поосторожней! На рожон не лезь…» Будто я не к дяде Сарыну, а в Нижний мир собрался! То есть, я, конечно, собрался, но маме-то откуда знать? «Возвращайся скорее…»

А когда я вывел из конюшни Мотылька, пришел Нюргун.

— Помню, — сказал он. — Ты приходил.

— Я? Это ты пришел. Вот, стоишь.

— Нет. Не я. Ты приходил.

Он замолчал. Я ждал, хотя в пятки словно иглы воткнули. Видно же, Нюргун хочет сказать что-то важное. Нельзя его торопить — иначе собьется и совсем запутается.

— Снился? — спросил он. — Ты мне снился? Нет?

И сам ответил:

— Не помню. Ты приходил.

Крыльцо под ним жалобно скрипнуло. В лесу эхом заскрипела сосна.

— Я в плену был. Гора. Столб. Путы.

— Да, Нюргун.

— Рвался. Не мог вырваться. Ты пришел. Спасать пришел.

— Да, Нюргун.

— Бежал. Ко мне бежал. Не добежал. Чуть-чуть.

Никогда еще он не говорил так много.

— Потом приходил. Тоже. Часто. Говорил со мной. Разное. Ты был маленький. Очень маленький. Очень сильный! Сильней меня. Я помню. Помню. Люблю.

Он отвернулся:

— Ты зови. Я услышу. Приду.

ПЕСНЯ ВТОРАЯ

— Эй, проворные мои сыновья!Поскорей откройте веки мои!Посмотреть я хочу на него,На зятя будущего своего! —Зычно крикнулПочтенный старик.Двое юношей подошли,Два длинных багра принесли;Два крюка двух медных багровВонзили со звуком «топ»В толстенные, отвисшие внизВеки исполина-отца…

1

Абытай-халахай!

— Юрюн-тойон! Юрюн-тойон!

Мальчишка лет десяти, в мохнатой рыжей дохе «на вырост», в шапке цвета бледного пламени — чистый тебе лисёнок. На отшибе стояла ветхая юрта, кажется, нежилая. За ней мальчишка и прятался.

— Юрюн-тойон!

Высунулся, бездельник. Рукой машет.

Хорошо, что я успел усохнуть. Иначе не заметил бы парня, проехал мимо. Всю дорогу до Сарынова улуса я промчался доспешным боотуром. Ну и Мотылек раздобрел — мне под стать. Так скакать быстрее, чем усохшим тащиться. Главное, не забыть, куда и зачем скачешь. У боотуров память дырявая: бац, и вывалилось. Поэтому я заранее крепко-накрепко вдолбил себе в голову: «Я спешу к дяде Сарыну!» Это чтоб ненароком в Нижний мир на войну не рвануть. И еще вдолбил: «Доеду — усохну!» Юрюн-слабак очень надеялся, что Юрюн-боотур этого не забудет.

Надо же, запомнил!

— Юрюн-тойон! Сюда!

Мальчишка кричал шепотом. Чтобы я, значит, услышал, а больше никто.

— От кого прячемся? — я подъехал ближе.

— От Сарын-тойона! — выпалил лисёнок. — Он как со вчера запервочеловечился — так и абытай-халахай! Все от него прячутся. Куда ни зыркнет — всё вверх дном наизнанку! Дыры в земле вертит, воду в речке кипятит — ужас!

— У Сарын-тойона открыты глаза?!

— Ага! Меня Сабия-хотун послала — вас караулить. Давайте за юртами, по краешку, чтоб Сарын-тойон не сглазил…

Я спешился, повел Мотылька в поводу за вертким лисёнком. Вот, иду. Крадусь. Прячусь. Словно я уже в Нижнем мире — приноравливаюсь, как ловчее освободить Жаворонка. Нет! Не думать об этом! Еще забоотурюсь невпопад…

Верховой ветер мёл по небу, гнал прочь облачную дружину. Надраенным зерцалом панциря блестело солнце, сползая к закату. Под копытами Мотылька чавкало. Па̀рили, подсыхая, освобожденные от снежной тяготы юрты. Кособокие, облезлые, в клочьях прошлогоднего бурого мха — лесные деды выбрались из берлог! Ничего, подсохнут, и хозяева за пару дней приведут жилища в порядок. Вычистят, законопатят…

Тихо вокруг, сообразил я. Слишком тихо. Будь я Нюргуном, сказал бы: «Не люблю.» Улус словно вымер. Детский смех, вопли младенца, досужая болтовня — нет, ни звука. Даже живность затаилась. Лай, ржание, мычание — тихо-тихо-тишина. Наши шаги, наверное, были слышны за девять полетов стрелы.

Я невольно понизил голос:

— Где сейчас Сарын-тойон?

— На лугу, возле речки.

— Сабия-хотун в доме?

Конечно, в доме. Где ей еще быть? Это я так спросил, чтобы не молчать.

— Ага. Вас ждет.

К дому мы подобрались с задов. Слуга — не Баранчай, обычный — высунул нос из конюшни, узнал меня и кинулся открывать калитку в частоколе. Я оставил Мотылька на попечение конюха и конюшонка — лисёнок приходился конюху сыном — а сам прошмыгнул в дом. Ну да, прошмыгнул. Я, Юрюн Уолан, сын Закона-Владыки. Как мышь. Как вор. Стыдобища! А что предагаете? Угодить под взгляд дяди Сарына? Нет уж, лучше я с дюжиной адьяраев схвачусь!

— Юрюн! Наконец-то!

— Я спешил, тетя Сабия…

— От окна! Быстро!

С неожиданной силой она ухватила меня за плечо, потащила внутрь дома. Я споткнулся и едва не упал.

— Зачем? Куда? Я хотел…

— Он сейчас посмотрит! Я чую…

Пол вздрогнул под ногами. Дом затрясся, как больной в лихорадке. Что-то с лязгом упало в кладовке. Миг, другой, и всё успокоилось.

— Пронесло, — выдохнула тетя Сабия.

Отпустив меня, она без сил упала на скамейку. Лицо белей снега, под глазами синяки. Пальцы дрожат дрожмя. У меня аж сердце зашлось! Заметив мое сочувствие, тетя Сабия закусила нижнюю губу, сделала глубокий вдох — и дрожь пальцев унялась.