Ольга Денисова - Вечный колокол Страница 8

— Посмотри вокруг. Красиво, правда?

Миша глядел с интересом, и не понимал, о чем говорит Млад.

— Мир, в котором ты живешь — прекрасен. Он прекрасен каждую минуту, каждый миг. Жить в этом мире — большое счастье. Что бы с нами не случалось, как бы тяжело нам ни было, надо помнить об этом.

Юноша кивнул, но слова Млада не тронули его сердца. Может быть, потом, чуть позже, он вспомнит их и поймет?

Млад выделил ему свою спальню, а сам перебрался в спальню к ребятам, на лавку: нет ничего мучительней во время шаманской болезни, чем невозможность остаться в одиночестве. А в незнакомом месте, да еще и зимой, юноше будет трудно уединиться.

Разглядев у Млада шаманскую болезнь, дед на следующий же день построил в лесу шалаш — небольшой и довольно уютный. Пол он выстлал лапником и сверху навалил душистого, только что высушенного сена, стены сложил из дубовых и березовых ветвей, так что внутри шалаш заполнял мягкий зеленый свет. Млад — а тогда еще Лютик — хотел ему помочь, но дед отправил его домой со словами:

— Побудь с матерью. Она места себе не находит.

Но стоило Лютику переступить порог дома, на него снова навалилась тоска и раздражение, и он сбежал в лес. Мама старалась не плакать, но Лютик видел, как ей трудно — она каждую минуту старалась лишний раз к нему прикоснуться, приласкать, и смотрела: смотрела не отрываясь, не мигая, словно хотела налюбоваться на всю оставшуюся жизнь. Глядя на ее страдания, Лютик впервые подумал, что будет, если он не сможет выдержать испытания? До этого он и мысли не допускал о том, что может умереть, теперь же сомнение поселилось в его душе. Вдруг мама чувствует его смерть? Да и отец время от времени клал руку ему на плечо, смотрел исподтишка, и лицо его искажала гримаса страдания и боли.

Лютик начал смотреть по сторонам — не предвещает ли что-нибудь его скорой гибели? Дед учил его замечать предвестников опасности — когда вороны кричат просто так, а когда — чуя беду, как дует ветер, если хочет предупредить, как течет в реке вода. Ветра не было вообще, вороны почему-то молчали, а речушка возле дома журчала себе меж берегов и ни о чем не говорила. Только петух время от времени оглашал двор радостным кукареканьем, но Лютик так и не разобрался, правильно он кричит или нет, хотя дед много раз объяснял ему разницу.

Посоветоваться с отцом он не решился — вдруг тот расценит его сомнения, как слабость и страх?

Волнение его, хоть и таило в себе некоторые опасения, было, скорей, радостным. Когда на него «накатывало», он уже не пугался, наверное, поэтому такими мучительными эти приступы быть перестали. Во всяком случае, он не рвал рубаху и не царапал грудь, хотя иногда этого очень хотелось.

Теперь каждый раз убегая в лес — а это случилось в последний день раз семь или восемь -он оказывался в том самом тумане, из которого его звали голоса. Но Лютик, слушая советы деда, не рискнул говорить с духами.

Последнюю ночь он ночевал дома, и мама сидела рядом с ним. Отец ворочался в постели и скрипел зубами.

— Снежа, оставь его в покое, — ворчал дед с кровати, — ему и без тебя тошно!

— Я только посижу рядом. Я не трогаю его, не держу. Я просто рядом посижу, хорошо, сыночек?

Лютик жалел ее, он кивал, но на самом деле ему было невыносимо оттого, что на него кто-то смотрит, да еще и со страхом и с жалостью. Он не мог долго лежать в одной позе, но чем больше он ворочался, тем более сострадательным становился мамин взгляд. Ему хотелось крикнуть ей, чтобы она ушла, не мучила его, но он не посмел. У него ломало суставы, он вытягивал ноги, и до боли распрямлял руки, но вскоре и это перестало помогать. Если бы не мама, он бы сделал что-нибудь, но побоялся ее напугать.

Воздух казался ему затхлым, душным, он вдыхал его с трудом, глубоко и шумно, и опять же старался делать это не так заметно, но мама все видела и слышала. Он стискивал кулаки, отворачивался от нее, но чувствовал ее взгляд спиной. Так отчетливо, что сводило мускулы на спине. Потом и руки начало скручивать судорогой, стоило только потянуться, и ноги, и живот — ему казалось, что его мышцы отрываются от костей, с такой силой они сжимались. Он едва не расплакался, так это было больно. Мама закрыла рот руками и зажмурилась, и из крепко сомкнутых губ ее все равно прорвался тихий стон.

— Снежа, отойди от него! — прикрикнул дед, — немедленно!

Но мама напротив склонилась к Лютику и прижалась лицом к его ногам. Он не хотел ее обижать, но это переполнило чашу терпения — Лютик вскочил с постели, надеясь убежать из дома, но ноги подогнулись, едва он коснулся ими пола, и он грохнулся на пол, стукнувшись головой. Судорога охватила все тело, он отчаянно закричал и выгнулся, и почувствовал, что задыхается. Рот наполнился пеной с привкусом крови, она потекла обратно в глотку — боль рвалась наружу криком, и Лютик захрипел. Ему казалось, что хрустят кости, выворачиваются суставы и ребра расходятся в разные стороны. Что-то кричал дед, вскочил отец, в голос рыдала мама, и он думал, что от их крика его скручивает еще сильней.

Отпустило его через целую вечность — он бы очень удивился, узнав, что судороги продолжались не более минуты. Он боялся шевельнуться и вздохнуть, ему казалось, что малейшее движение снова вызовет припадок.

— Не прикасайтесь к нему! — рявкнул дед на родителей, — вы хотите, чтобы это повторилось?

Слезы бежали из глаз, все тело болело, и прошло немало времени, прежде чем Лютик рискнул шевельнуться. Дед склонился к нему и вытер ему лицо полотенцем, подложил руку под голову, на которой набухала ощутимая шишка. Дед подождал немного, а потом бережно поднял Лютика на руки и переложил на постель.

— Если сейчас не уснешь — я провожу тебя в лес, — угрюмо сказал дед, — полежи, отдохни. В шалаше тебе будет легче.

Лютик осторожно кивнул. Потом он все же задремал, и проснулся, когда окна заметно посветлели. Мама сидела у окна, закрыв лицо руками, отец обнимал ее за плечо, дед лежал на лавке, положив руки под голову и закинув ногу на ногу.

Мышцы подрагивали, и внутри снова собирался невыносимый зуд. Лютик побоялся потянуться, и встал с кровати, стараясь не делать лишних движений. Дед сел, и мама оторвала руки от лица, отец вскинул голову и посмотрел на сына с тоской и страхом.

— Я пошел, — тихо и виновато сказал им Лютик.

Мама опять зажала руками рот, и слезы побежали у нее из глаз. Дед кивнул ему и спросил:

— Тебя проводить?

Лютик покачал головой — уже почти рассвело, и заблудиться он не боялся.

— Я буду приходить к тебе два раза в сутки. Посмотреть, и вообще… — дед вздохнул, — я там воду поставил…

В шалаше ему было спокойней только первые несколько часов. Конечно, никто не смотрел на него, он мог ходить вокруг, когда ему заблагорассудится, но болезнь становилась все тяжелей, и хождения Лютику помогать перестали. До вечера с ним дважды случались судороги, но он научился угадывать их приближение, и ложился на живот — так было легче терпеть. Зато после припадка он получал пару часов покоя, и дремал. Есть ему не хотелось, так что о трехдневном голодании он думал совершенно спокойно.