Алёна Кручко - Полуночные тени Страница 8

— Уже, — я поставила перед Ронни кружку, спросила: — Почему один пришел?

— Дорогу знаю, — презрительно отозвался мелкий. — Уффф… вкусный квас, у мамки хуже выходит. Сьюз, дай еще, а?

Я зачерпнула еще кваса.

— Держи. И слушай меня внимательно, Рон. Что ты дорогу знаешь аж до самого замка, никто и не сомневается. Только в лесу плохо, понял? Уж не знаю, чего там господин маг наворожил, а никуда эти твари не делись, запомни сам и другим передай. Лучше бы в лес вообще не соваться, но… — без лесу что деревенским, что нам с бабушкой никак, и я только вздохнула. — Хотя бы поодиночке не ходите. Сожрут.

— Я там скажу, — бабушка уже собрала сумку и слышала мои последние слова. — Ты, Сьюз, если я до захода не вернусь, не волнуйся — значит, у них на ночь осталась. Закрывайся тогда и спи. Я там тебе мяты заварила, от дурных снов нашептала, настоится к ночи, попей.

Я покосилась на мелкого, вздохнула:

— Что, снова кричала?

— И кричала, и стонала… опять не помнишь, что снилось?

Я покачала головой. Что-то я помнила. Заслонившую луну крылатую тень, прижавшую к земле тяжесть, рвущие горло зубы. Ничего ясного. Ничего такого, чтобы понять, что творится.

— Одна не иди, — я чмокнула бабушку в щеку. — Пусть проводит кто.

Бабуля насмешливо щелкнула меня по носу: мол, яйца курицу не учат. И ушла. А неясная тревога осталась.

Серый ткнулся мокрым носом в ладонь: тоже хотел в деревню.

— Беги, — сказала я. — Охраняй там нашу бабушку, понял?

Шершавый язык проехался по моей руке: понял, хозяйка! Серый вильнул хвостом и припустил вслед. Скоро догонит. Надеюсь, бабуля не будет очень уж сильно ругаться.

Я хлебнула кваску, поглядела на огород: давно прополки просит. Взяла берестяной туесок и пошла в лес — по землянику. До моей любимой поляны деревенские нынче не ходят; не пропадать же добру! Страха вблизи я не чуяла, лесное зверье спокойно паслось, охотилось, кормило и учило детенышей. Самый обычный летний денек, жаркий и томный. А Ореховый ручей от нас далеко.

Туесок наполнился быстро, хоть и собирала я — горсть туда, две в рот. Самые земляничные деньки… Завтра еще приду, решила я. Вволю наевшись сладкой лесной ягоды, я разомлела, на душе стало легко и безоблачно, как будто зло и впрямь ушло, а то и вовсе не приходило — а так, почудилось. Приснилось.

Я сделала шаг с поляны и остановилась. Та волна паники, что мчится сейчас по лесу, уж точно не чудится мне и не снится! Бежать? Или лучше переждать на месте? Вроде мимо идет… не пойму…

Я прижалась спиной к бугристому столетнему дубу, закрыла глаза. Прислушалась — и отлегло от сердца. Эта паника мне знакома. Так шугается зверье, когда по лесу скачут всадники с собаками. Ладно, подождем. И лучше здесь: у всадника в лесу не очень хороший обзор, нечего мельтешить да под копыта соваться.

Эй, Сьюз, спохватилась я через несколько мгновений, а почему собак не слышно?

По хребту побежал колючий холод. В голову полезли страшные сказки — про дикую охоту, волков-оборотней, злобных лесных духов. Тут же вспомнился и призрачный болотный пес — родовое проклятие какого-то барона, одного из тех, по землям которых мы проходили с бабушкой до того, как осесть здесь. Надо же, двух лет мне не было, а запомнила трактирные пересуды! Да в них, небось, правды на ломаный грош нет… Я зашептала молитву Звериной матери: охрани, Великая! Укрой от злобы лютой, хищной! Защити!

Могучий черный жеребец выметнулся, ломая ветви, из чащи. Одним взглядом я охватила огромные копыта, мощную грудь, крутую шею, зло прижатые уши… вороной всхрапнул, когда твердая рука хозяина осадила его, заставив, как вкопанного, застыть на месте. Охотник в зеленом камзоле, потертых замшевых штанах и порыжелых от конского пота сапогах небрежно спрыгнул наземь. Шагнул ко мне. Я невольно всхлипнула: облегчение накатило слишком уж резко, ослабило колени не хуже давешней паники.

Анегард.

Никаких лесных духов и призрачных псов, никаких волков-оборотней — всего лишь молодой барон. У седла — короткое охотничье копьецо, за спиной — легкий самострел, на поясе — длинный кинжал. За пояс заткнуты потертые замшевые перчатки. Темные волосы спутаны, на щеке едва подсохшая царапина. Вольно ж ему галопом по лесу скакать! Совсем шалый, коня бы хоть пожалел! И на то похоже, что один, без спутников. Верно, видать, его милость Эстегард ругает сына за горячность.

— Ты, — Анегард прищурился, оглядел меня так пристально, как, наверное, на войне вражьих лазутчиков оглядывают. Но тут лицо его прояснилось: — Я тебя видел в деревне. Ты лекаркина внучка, да? Как тебя… Сьюз?

Я молча кивнула.

— Почему по лесу одна ходишь? — спросил он. В точности, как я — мелкого Ронни. — Опасно сейчас одной. Да еще, — молодой барон чуть заметно улыбнулся, — такой красивой девице.

Так, вот только этого мне не хватало!

Черный с рыжими подпалинами пес шумно обнюхал мои ноги; подбежал второй, третий. Я прижала к груди туесок, коснулась чуть заметно их сознания: злобы нет, только щенячье любопытство.

— Господин, — вопрос сам прыгнул на язык, — а почему собаки не лаяли?

— Так я молчать приказал, — усмехнулся Анегард. — Молодь это, только начал натаскивать. Лаять они должны, когда на след встанут. Попусту брехать — это и для деревенских шавок не дело, а уж для охотничьей своры…

Пес вскинулся на задние лапы, черный нос смешно зашевелился, обнюхивая туесок. Что, тоже землянику любишь, чуть не спросила я. Удержалась: еще не хватало с господской сворой фамильярничать! Но чуткий пес завилял хвостом: хватило и тени от доброй мысли. Ишь, каков… охотничек!

— Господин, а… можно погладить?

— Валяй, — ухмыльнулся Анегард.

Я осторожно протянула раскрытую ладонь, шепнула:

— Знакомиться будем, псень?

Пес понюхал, прошелся по ладони шершавым языком. Я погладила лобастую голову, почесала за ухом.

— Умеешь, — Анегард одобрительно кивнул, — молодец. Вот что, Сьюз, — молодой барон зачем-то оглянулся назад, погладил морду вороного, — давай-ка я тебя до дома довезу.

— Да я сама…

— Не спорь! Бабка твоя не в лесу хоть?

— Н-нет, — до меня начало доходить, что не ухаживаниями тут пахнет: Анегард встревожен неподдельно, да и конь его явно был не так давно напуган. — В деревне бабушка.

Молодой барон одним движением взмыл в седло, протянул мне руку:

— Хватайся, подсажу.

Миг — и я сидела боком перед ним, неловко привалившись к широкой груди, обтянутой зеленым сукном охотничьего камзола. Никогда я не видела Анегарда так близко. Глаза его и впрямь оказались цвета зимнего хмурого неба, и сам он тоже хмурился.