Фриц Лейбер - Мечи против колдовства Страница 8

Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть под собой голубоватую бездну или даже серо-голубоватую, чуть поближе.

Так что Мышелов был застигнут врасплох, когда рядом с ним, обгоняя его скачками, промелькнула белая лохматая мордочка с кровавой ношей в зубах.

Хрисса остановилась на выступе рядом с Фафхрдом. Она тяжело, с присвистом дышала; клочковатая шкура на ее животе прижималась к позвоночнику при каждом вдохе. Она дышала только сквозь розоватые ноздри, поскольку рот был забит двумя прижатыми друг к другу снежными кроликами с болтающимися мертвыми головами и задними лапами.

Фафхрд взял у нее кроликов, бросил в свой мешок и плотно завязал его.

Затем он сказал, лишь самую чуточку высокопарно:

– Она доказала свою выносливость и сноровку, и оплатила свой путь. Она – равная в нашей компании.

Мышелову и в голову не пришло усомниться в этом. Ему просто казалось, что теперь уже три товарища поднимаются на Обелиск Поларис. Кроме того, он был без меры благодарен Хриссе за остановку. Частично для того, чтобы продлить ее. Серый осторожно выдавил в ладонь немного воды из своего меха и протянул руку, чтобы Хрисса утолила жажду. Затем они с Фафхрдом тоже выпили немного воды.

Весь долгий летний день путники поднимались по западной стене жестокого, но надежного Обелиска. Фафхрд, казалось, не чувствовал усталости. Мышелов обрел второе дыхание, потерял его, да так и не нашел третье. Все его тело было налито одной сплошной свинцовой болью, которая начиналась глубоко в костях и просачивалась наружу сквозь плоть, как некий утонченный яд. Перед глазами Мышелова мельтешили реальные и вспоминаемые скальные выступы, а необходимость ни в коем случае не пропустить ни одной опоры для рук или ног казалась правилом, придуманным неким спятившим учителем-богом. Мышелов беззвучно проклинал весь идиотский проект покорения Звездной Пристани, хихикая про себя над мыслью, что завлекательные четверостишия на пергаменте могли быть чем-то большим, чем мечтами, навеянными трубкой с гашишем. Однако Серый не собирался сдаваться или опять пытаться продлить короткие передышки.

Мышелов вяло восхищался тем, как Хрисса прыгает и, изогнув спину, умещается на скальных выступах рядом с ними. Однако после полудня он заметил, что кошка прихрамывает, и один раз увидел слабый кровавый отпечаток двух подушечек в том месте, куда она ставила лапу.

Наконец, путники разбили лагерь, почти за два часа до заката, потому что им попался довольно широкий уступ – и еще потому, что начался очень слабый снегопад; крохотные снежинки беззвучно сыпались вниз, словно мука.

Они зажгли шарики смолы в маленькой жаровне на ножках в виде когтистых лап – Фафхрд нес ее в своем мешке – и согрели воду для чая с травами в своем единственном узком и высоком котелке. Прошло много времени, прежде чем вода стала хотя бы чуть теплой. Мышелов отрезал Кошачьим Когтем два больших куска застывшего меда и размешал их в воде.

Уступ простирался в длину на три человеческих роста, а в ширину – на один. На отвесной стене Обелиска такое пространство казалось по меньшей мере акром.

Хрисса бессильно растянулась позади крошечного костра. Фафхрд и Мышелов съежились по обе стороны от него, закутанные в плащи и слишком усталые, чтобы смотреть по сторонам, разговаривать или даже думать.

Снег пошел немного сильнее, достаточно, чтобы скрыть из вида Холодную Пустошь, расстилающуюся далеко внизу.

После второго глотка сладкого чая Фафхрд заявил, что они поднялись, по меньшей мере, на две трети высоты Обелиска.

Мышелов не понимал, как Фафхрд мог узнать, сколько они прошли, ведь это было все равно что посмотреть на безбрежные воды Внешнего моря и сказать, какой путь остался позади. Самому Мышелову казалось, что они просто находились точно в самой середине головокружительно наклоненной равнины из светлого прорезанного зелеными прожилками и припорошенного снегом гранита. Серый все еще был слишком усталым, чтобы обрисовать эту концепцию Фафхрду, однако ему удалось заставить себя сказать:

– И что, в детстве ты поднимался и спускался с Обелиска перед завтраком?

– Мы в то время завтракали довольно поздно, – осипшим голосом объяснил Фафхрд.

– Без сомнения, на пятый день после полудня, – заключил Мышелов.

Выпив весь чай, приятели согрели еще воды, положили в нее разрубленного на куски снежного кролика и продолжали нагревать, пока мясо не стало серым. Тогда они медленно сжевали его и выпили мутный бульон. Примерно в это же время Хрисса слегка заинтересовалась освежеванной тушкой другого кролика, положенной перед ее носом – рядом с жаровней, чтобы мясо не промерзло. Заинтересовалась до такой степени, что даже принялась рвать зубами тушку, медленно жевать и проглатывать.

Мышелов очень осторожно осмотрел подушечки лап снежной кошки. Они были стерты так, что кожа стала тонкой, как шелк, на них было два или три пореза, и белый мех между подушечками был покрыт темно-розовыми пятнами. Легкими, как перышко, прикосновениями Мышелов втер в подушечки немного бальзама и покачал головой. Затем он кивнул еще раз, вытащил из мешка большую иглу, катушку нарезанных тонкими полосками ремешков и небольшой свернутый кусок тонкой, прочной кожи. Из кожи он вырезал кинжалом нечто, напоминающее очень толстую грушу, и сшил из этой заготовки башмак для Хриссы.

Когда Мышелов примерил его на заднюю лапу снежной кошки, она некоторое время не обращала на свою новую обувь внимания, а затем начала довольно мягко ее покусывать, странно поглядывая на Мышелова. Серый немного поразмыслил, затем осторожно проделал в башмаке дырки для невтягивающихся когтей снежной кошки, натянул его так, чтобы он пришелся как раз по лапе и чтобы когти полностью высовывались наружу, и привязал его бечевкой, продетой в сделанные по верху прорези.

Хрисса больше не трогала башмак. Мышелов сделал еще два, а Фафхрд присоединился к другу и тоже скроил и сшил один башмак.

Когда Хрисса была полностью обута в свои четыре открывающие когти пинетки, она обнюхала их, затем встала, несколько раз прошлась взад-вперед по уступу и, наконец, улеглась рядом с еще теплой жаровней, положив голову на щиколотку Мышелова.

Крохотные снежные крупинки все еще падали отвесно вниз, покрывая край карниза и медно-рыжие волосы Фафхрда. Северянин и Мышелов начали натягивать капюшоны и зашнуровывать вокруг себя плащи на ночь. Солнце все еще сияло сквозь снегопад, но его просачивающийся свет был белесым и не давал ни капли тепла.

Обелиск Поларис не был шумной горой – в отличие от многих, где с ледников постоянно капает вода, где грохочут каменные осыпи или потрескивают сами пласты камня от неравномерного остывания или нагрева. Тишина была абсолютной.