Джон Толкин - ДЕТИ ХУРИНА (НАРН И ХИН ХУРИН) Страница 8

Девять лет прожил Турин в чертогах Менегрота. Он не переставая думал о своих родичах. Иногда он получал от них утешительные вести: Тингол при любой возможности отправлял гонцов к Морвен, и Морвен посылала с ними весточки сыну. И потому Турин знал, что сестра его Ниэнор растет и расцветает, как прекрасный цветок на серых равнинах Севера, и что жизнь Морвен стала полегче. А сам Турин рос, обещая стать высоким и могучим мужем, и славился отвагой и силой по всему королевству Тингола. Многому научился он в те годы; жадно внимал он преданиям давно минувших дней; и сделался он задумчивым и немногословным. Белег Могучий лук часто приходил за Турином в Менегрот и уводил мальчика в леса, и обучал его лесной науке, и стрельбе из лука, и бою на мечах (который Турин любил больше всего). Но ремесла давались Турину хуже, ибо он плохо умел рассчитывать свои силы, и часто неосторожным ударом портил всю работу. И не только в этом судьба, казалось, была неблагосклонна к * Турину: часто его замыслы рассыпались прахом, и он *редко* добивался, чего хотел; и друзей у него было мало: он был суров и редко смеялся, и юность его была омрачена тенью. Но те, кто хорошо знал Турина, любили и уважали его, и ему оказывали почет, как приемному сыну короля.

Но один эльф завидовал ему и, чем старше становился Турин, тем больше росла неприязнь эльфа. Эльф тот звался Саэрос, сын Итильбора. Он был из тех нандоров, что укрылись в Дориате после того, как их вождь Денетор пал на Амон Эреб, в первой битве Белерианда. Эти эльфы по большей части жили в Арториэне, на востоке Дориата, меж Аросом и Келоном, а иногда переходили Келон и странствовали по пустынным восточным землям. Эти эльфы недолюбливали людей с тех пор, как аданы прошли через Оссирианд и поселились в Эстоладе. Но Саэрос обычно жил в Менегроте, и король уважал его. Саэрос был горд и на тех, кого считал ниже себя, смотрел свысока. Он был другом менестреля Даэрона[8] (он и сам искусно слагал песни) и не любил людей вообще, а родичей Берена Эрхамиона — в особенности.

— Не диво ли, — говорил он, — что в наш край открыли путь еще одному потомку этого злосчастного рода? Неужто первый причинил Дориату мало вреда?

И потому Саэрос косо смотрел на Турина и на все, что тот ни делал, и говорил о нем лишь дурное; но он высказывался обиняками и умело прятал свою злобу. Встречаясь с Турином наедине, Саэрос говорил с ним свысока и открыто * высказывал свое пренебрежение. Он *сильно надоел* Турину, но юноша долго ничего не отвечал на оскорбления Саэроса, ибо тот принадлежал к знати Дориата и был советником короля. Но молчание Турина раздражало Саэроса не меньше его слов.

В тот год, когда Турину сравнялось семнадцать, печаль вернулась к нему; ибо в это время он перестал получать вести из дома. Власть Моргота росла с каждым годом, и теперь тень его накрыла весь Хитлум. Несомненно, он был неплохо осведомлен о делах родичей Хурина, и пока что оставил их в покое, чтобы вернее исполнить свой замысел; но теперь он выставил — именно за этим — неусыпную стражу на всех перевалах через Тенистые горы, так что и уйти из Хитлума, и пробраться туда можно было лишь с величайшей опасностью, а у источников Нарога и Тейглина и в верховьях Сириона кишели орки. И однажды посланцы Тингола не вернулись, и он больше никого не посылал. Он вообще старался не выпускать никого за пределы хранимых земель, и в том, что он отправлял своих воинов к Морвен в Дор-ломин опасными дорогами, он проявил величайшее расположение к Хурину и его роду.

Тяжело было на сердце у Турина, ибо не знал он, какое еще зло подстерегает его семью, и боялся, что с Морвен и Ниэнор случилось недоброе; и много дней просидел он молча, размышляя о гибели Дома Хадора и людей Севера. Потом встал он и пошел к Тинголу; и нашел его с Мелиан восседающим под Хирилорн, гигантским буком Менегрота.

Тингол взглянул на Турина с изумлением, ибо внезапно вместо своего приемного сына увидел перед собой незнакомого чужого человека, высокого, темноволосого, с глубокими глазами на бледном лице. Тогда попросил Турин у Тингола кольчугу, меч и щит, и потребовал отдать ему Драконий Шлем Дор-ломина, и король дал ему все, что просил он, сказав:

— Я дам тебе место среди моих витязей-меченосцев; ибо меч будет твоим оружием. И ты можешь, если хочешь, вместе с ними испытать свои силы в войне на границах.

Но Турин ответил:

— Сердце зовет меня за пределы границ Дориата. Я более желаю напасть на Врага, чем охранять границы.

— Тогда придется тебе отправиться одному, — сказал Тингол. — Ибо я распоряжаюсь своим народом в войне с Ангбандом по своей воле, о Турин сын Хурина. Не стану я теперь посылать воинов Дориата за пределы своей страны; и не знаю я, когда настанет время сделать это.

— Но ты, сын Морвен, можешь уйти, если хочешь, — сказала Мелиан. — Завеса Мелиан не удерживает тех, кто явился сюда с нашего разрешения.

— Разве что мудрый совет остановит тебя, — добавил Тингол.

— Каков же твой совет, государь? — спросил Турин.

— Мужем и воином кажешься ты с виду, — ответил Тингол, — но ты не достиг еще расцвета сил. Когда это время настанет, быть может, и сможешь ты помочь своим родичам; но мало надежды, что один человек сможет сделать больше, чем помочь владыкам эльфов в борьбе с Черным Властелином, пока они еще в силах защищаться.

И сказал Турин:

— Родич мой Берен сделал больше.

— Не один, а с Лутиэн, — возразила Мелиан. — Однако дерзок же ты, если осмеливаешься говорить так с отцом Лютиэн. Думается мне, Турин сын Морвен, что твоя судьба не столь высока, хотя сплетена она с судьбой народа эльфов, к добру то или к худу. Берегись самого себя, не то выйдет к худу.

Она помолчала, потом заговорила снова.

— Ступай, приемный сын, — сказала она, — и послушайся совета короля. Но думается мне, что, достигнув зрелости, ненадолго задержишься ты у нас в Дориате. Вспоминай же в грядущие дни слова Мелиан, и будет то тебе ко благу: бойся и жара, и холода в сердце своем.

Тогда Турин поклонился владыкам и расстался с ними. И вскоре надел он Драконий Шлем, взял оружие, и ушел на северные границы, и присоединился к эльфам-воинам, что непрестанно сражались с орками и прочими прислужниками и тварями Моргота. И там, едва переступив порог отрочества, явил он свою отвагу и мужество; и, помня обиды своих родичей, был он впереди во всех схватках, и не единожды был ранен копьями, стрелами и оркскими ятаганами. Но судьба хранила его от смерти; и слух прошел по лесам и разнесся за пределы Дориата, что вновь появился Драконий Шлем Дор-ломина. Тогда дивились многие, говоря: "Неужто дух Хадора или Галдора Высокого восстал из мертвых? Или то воистину Хурин Хитлумский вырвался из бездны Ангбанда?"