Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3 Страница 8

После происшедшего, слово 'полицай' стало звучать устрашающе. Если до этого страх перед ними существовал в виде определенной осторожности, то теперь это стало явлением болезненным. Я стал бояться всех и повсюду. Наверное, не зря говорят, что пуганая ворона куста боится. Исчезла бодрость и хорошее настроение, вместо настойчивого стремления идти к фронту, появилось желание исчезнуть, спрятаться, да так далеко, чтобы никто тебя не мог найти. Хотелось превратиться в муравья, в птицу, лишь бы не быть человеком.

После того, как отоспался в сыром овраге, разболелась голова, ломило в суставах. Сильно знобило, обметало болячками губы. Я стал выглядеть больным и жалким, заброшенным и загнанным человеком. В жизни такие некрасивые существа не пользуются успехом, будь то люди или животные. Все стараются избавиться от них. Если раньше меня хоть заморенного, но бодрого духом, крестьяне встречали терпимо, то теперь, с больным и несчастным, которому была нужна человеческая помощь, никто не хотел связываться. Все любят существ приятных, красивых и здоровых. И от всех стараются избавиться, кто не имеет подобных качеств. В данном случае таким неприятным существом был я. Мой внешний вид производил впечатление не в мою пользу. Хоть я и не говорил ни кому, что мне нездоровится, люди догадывались сами. Стоило узнать во мне больного человека, как все отказывались впускать к себе в дом. Казалось, болезней боялись больше, чем немецких властей с их смертными приговорами. Однако и в этом случае было не одинаково. Люди были разные и обстоятельства у каждого были свои. Каждый исходил из собственных побуждений и возможностей.

Если это был человек бедный, то он больше беспокоился об угощении, которого у него не было. Если богатый, тот мог бояться своих соседей. Вот мол, прикармливает прохожих, а может быть даже партизан. Последствия таких подозрений иногда бывали смертельными. С другой стороны, перед чужим человеком было желание показаться в лучшем виде. Вдруг этот человек окажется своим, из партизан. Казалось бы, пустяковый случай, однако на страшном суде он мог склонить чашу весов в нужную сторону. Кроме всего, сознание верности своим в трудную минуту возвышает человека, прежде всего в собственных глазах, а это уже гордость и стимул для других действий. Встречались разные люди, разные встречи.

В одном селе жила старая бабка со своей дочерью. По причине своей старости, она была далека от происходящих на земле событий. Во мне она сумела разглядеть лишь то, что я мужчина. Ей было известно, что где-то идет война, и хозяйства по этой причине остались без мужиков. Мужчины были нужны и в этом доме. Мою просьбу покушать она не отклонила, но взамен пожелала, чтобы я отработал у них по хозяйству. Без предисловий она спросила:

- А косить ты умеешь?

Я вначале не понял, чего от меня хотят, поэтому переспросил:

- Чего косить?

- Как чего? - возмутилась она. - Пшеницу, сено!

- Умею, бабушка, умею.

Я был рад представившемуся мне случаю провести несколько дней под крышей и сразу согласился.

- Все умею, и сено, и пшеницу, - соврал я. - Когда будете косить?

- Дня через два, - сообщила бабка.

Это мне как раз подходило. За два дня можно выздороветь, а там видно будет.

В доме меня накормили, как будущего работника. Таких кормят хорошо. После царского обеда бабка отправила пеня жить на сеновал.

- В хате не можно, - сказала она. - Тут могут соседи увидеть или не дай бог, староста. Живи там. И чтобы тебя не забрали. У нас всех чужих в комендатуру забирают.

Дело было к вечеру. Я забрался на сеновал, зарылся в сено и, будучи больным, сразу уснул. Утром меня разбудила старухина дочь, уже немолодая, седеющая женщина. Лицо ее вначале улыбалось и выглядело добрым. По-видимому, не видя меня, женщина, заочно думала, что я мужчина настоящий. Потом, разглядев мою молодость и оценив обстоятельства по всем пунктам, сделалась злой и придирчивой. Очень быстро она догадалась, что я житель города, а не села. Но я твердо стоял на своем и сумел заверить ее, что сено косить умею. Днем, когда в доме осталась одна старуха, я достал из сарая косу и попробовал скосить крапиву. Получалось не особенно здорово, но я старался. Коса подчинялась плохо. Она, то уходила носом в землю, то просто пригибала крапиву, как палкой. Кое-как скосил. Позже пришла молодая хозяйка. Она принесла чего-то большое, похожее на деревянные вилы. Приделала их к косе и пожелала увидеть меня в деле. Я мужественно взял косу, но увидеть во мне доблестного крестьянина хозяйке не пришлось. Осрамился с первого раза. Чтобы сохранить в живых крестьянский инструмент, ей  спешно пришлось отказаться от моих услуг. Она сказала:

- Нам нужен мужик крестьянский, чтобы он мог по крестьянству справляться. Ты, парень, нам не подходишь. Кормить тебя зазря мы не можем. Сами перебиваемся. Ты уж ступай, куда шел. Не ровен час, здесь тебя и полиция забрать может. Да ты вон и больной еще. Какой из тебя работник?

Всякие слова к сказанному были излишни. Я молча покинул хату, больной и жаждущий человеческого участия. В следующем селе прием был не лучшим. В крайнем доме в саду стояли пчелы. Возле них ходил пузатенький дед в украинском бриле. Я поздоровался и попросил чего-нибудь покушать. Тот подозрительно посмотрел на меня и грубо сказал:

- Иди, иди! Много вас, разных, здесь шляется. Вчера здесь одного полиция искала. Иди дальше, большевистский голодранец. Накормят и тебя, только не я.

После подобных встреч исчезает и аппетит, и желание разговаривать с людьми на эту тему, даже если ногами едва двигаешь. Но как говорят, не бывает зла без добра. В этом же селе, возле крайней и, наверное, самой бедной хаты, на бревнах сидел ветхий седой старик. Дом, возле которого он сидел, был не менее стар, чем сам он. Соломенная крыша была цела только местами, в большей же части торчали голые жерди. Вместо стекол в окнах темнели дыры, местами заделанные бумагой. Дед сидел в чистой белой рубахе и оказался человеком словоохотливым. На мою просьбу покушать, тот дружелюбно пригласил к себе в дом. Внутри, кроме стола, кровати и табурета ничего не было. Дед достал из печи чугун с картофельным супом и с усердием стал угощать.

- Ешь, родимый. Угощайся на здоровье. Соли только нет. Теперь все едим без соли.

- С кем вы живете? - поинтересовался я.

- Один живу, один. Аз семь аки перед один, как сказано в святом писании. Были дети, да умерли все. Теперь вот и я жду смерти своей. Жду, а ее смерти то, все нет и нет. Рубаху белую ношу, а ее нет, не приходит за мной.

- Кто же кормит вас, дедушка?

- Как кто? - удивился тот. - Все кормят. С миру по нитке - бедному рубашка! А ты кушай, досыта кушай, - угощал дед. - Видать, уморился в дороге-то как!