Макс Фрай - Книга вымышленных миров Страница 8

Бэбсон захлопнул рот со стуком.

— Не… существует?.. Но все вокруг знают Джона Янси! Он… — Бэбсон замешкался, — он повсюду!

Внезапно в его пухлой руке появился маленький пистолетик. Он нелепо взмахнул им, но Дорсет неуловимым движением выбил его из руки и пистолет отлетел в угол. Бэбсон зашёлся в истерике.

— Веди себя как мужчина, — сказал Дорсет, застёгивая наручники, но тщетно: Бэбсон слишком ушёл в собственный мир.

Тавернер удовлетворённо направился во внутренние офисы, мимо кучек ошарашенных янсеров, шёпотом обсуждающих происходящее, и обслуживающего персонала. Он кивнул сидящему за столом Зиплингу и глянул на экран. Первый модифицированный гештальт как раз проходил через сканер.

— Итак, — спросил Тавернер, когда гештальт закончился, — как оно, на ваш взгляд?

— Мне кажется, пойдёт, — Зиплинг заметно нервничал. — Надеюсь, мы не слишком резко меняем картинку… в конце концов мы потратили одиннадцать лет, чтобы построить всё это. Разрушать придётся так же постепенно.

— Стоит появиться первой трещине, как всё зашатается, — Тавернер направился к двери. — Дальше справитесь сами?

Зиплинг глянул на остальных янсеров, которые не очень уютно себя чувствовали под неусыпным наблюдением Экмунда.

— Да, думаю, справлюсь. А вы куда?

— Хочу посмотреть, как это будет выглядеть на экране. Как это воспримут люди с улицы.

В дверях Тавернер задержался.

— Делать гештальт в одиночку — работа немалая. Особой помощи вам пока не предвидится…

Зиплинг обвёл рукой комнату; его коллеги уже начали втягиваться обратно в процесс.

— Они продолжат работу. Пока им будут платить зарплату, разумеется.

Тавернер прошёл через холл к лифтам и спустился на улицу.

На углу люди уже собирались у большого экрана, ожидая послеобеденного выступления Джона Эдварда Янси.

Гештальт начался как обычно. Зиплинг, несомненно, был способен сделать прекрасный ломтик гештальта — было бы желание. На этот раз он создал практически весь пирог.

Закатав рукава, в грязных рабочих штанах, Янси склонился над клумбой в своём садике — садовый совок в руке, соломенная шляпа надвинута на глаза — улыбаясь тёплому сиянию солнца. Он был настолько реален, что Тавернер никогда бы не поверил, что на самом деле такого человека не существует на самом деле — если бы не видел, как подразделения янсеров под руководством Зиплинга тщательно и умело создавали его образ с нуля.

— День добрый, — проговорил Янси, вытирая пот с раскрасневшегося лица, и поднялся с колен, разминая затёкшие ноги. — Ну и денёк сегодня, жарче не придумаешь.

Он показал рукой в направлении кучки примул.

— Высаживал их в почву. Неплохая работёнка.

Пока всё шло хорошо. Толпа бесстрастно внимала ему, поглощая их идеологическую подпитку без особого сопротивления. По всей Каллисто, в каждом доме, школьном классе, офисе, на каждом оживлённом углу люди смотрели один и тот же гештальт. Потом будут ещё повторы.

— Да уж, — повторил Янси, — жарища. Слишком жарко для примул — они любят тень.

Камера, чуть отъехав, продемонстрировала, что Янси заботливо высадил примулы в тени гаража.

— А вот мои георгины, — продолжил он своим мягким, добродушным голосом, каким разговаривают с соседом, — любят побольше солнышка.

Вторая камера показала георгины на солнечном участке, в полном цвету.

Янси плюхнулся в полосатый шезлонг, снял шляпу и вытер лоб платком.

— И если бы кто спросил меня, — сказал он, — что же лучше — солнце или тень, я бы ответил ему: смотря кто ты — примула или георгин.

Он улыбнулся в камеру своей знаменитой улыбкой, совсем по-детски.

— Я-то, наверное, примула. Хочется уже отдохнуть в тенёчке.

Зрители впитывали в себя каждое слово. Это только начало, подумал Тавернер, но сейчас Янси начнёт развивать тему. Его улыбка потускнела и совсем пропала с лица, на смену ей пришёл серьёзный, чуть нахмуренный взгляд, означавший, что сейчас будет высказана глубокая мысль.

— И это, знаете ли, наводит меня на разные мысли, — сказал Янси медленно и задумчиво; рука его потянулась к стакану джина с тоником — стакану, в котором ещё несколько часов назад было бы пиво. И рядом со стаканом на столике лежали не «Ежемесячные охотничьи байки», а «Журнал прикладной психологии». Смена реквизита западёт в подсознание зрителей, всё их внимание сейчас приковано к тому, что говорит Янси.

— Я знаю, — говорил Янси, — что кое-кто может сказать, дескать, солнце — это хорошо, а тень — это плохо. Глупости! Солнце подходит для роз и георгинов, но мои фуксии не перенесут жары.

Знаменитые призовые фуксии Янси на мгновение появились на экране.

— Возможно, вы знаете таких людей. Они не понимают одной простой вещи, — Янси, по своему обычаю, запустил руку в копилку фольклора. — Что землянину здорово, то марсианину — смерть. Я вот люблю на завтрак хорошо прожаренную яишенку из пары яиц, чашку сливового компота и слабо зажаренный тост. Маргарет предпочитает хрустящие кукурузные хлопья с молоком. А Ральфу не по вкусу ни то, ни другое, он обожает оладьи. А Фред из соседнего дома, того, что с большой лужайкой, обожает пирог с почками и бутылочку пивка.

Тавернер вздрогнул. Придётся нащупывать дальнейший путь по миллиметру, как в темноте. Но зрители смотрели не отрываясь, ловя каждое слово. Первые тоненькие ростки радикальной идеи: у каждого есть своя собственная система ценностей, свой собственный стиль жизни. У каждого человека есть свои убеждения, свои радости, свой собственный круг вещей, которые он принимает или не принимает.

Конечно, Зиплинг прав, всё это потребует времени. Огромную лентотеку надо будет постепенно заменить, разрушив накопившиеся предписания по всем областям жизни. Начавшись с невинных примул, привьётся новый способ мышления, и когда девятилетний мальчик захочет узнать, справедлива или несправедлива война, он спросит прежде всего собственный разум. Готовых ответов от Янси больше не будет; Зиплинг уже готовит гештальт на эту тему, гештальт, который показывает, что любую войну одни считали справедливой, другие — захватнической.

Тавернер хотел бы сейчас посмотреть этот гештальт, но подготовка его, несомненно, займёт много времени. Это будёт позже, а сейчас Янси мало-помалу меняет свои пристрастия в искусстве. На днях все узнают, что его больше не восхищают пасторальные сценки с трубадурами и пастушками.

Что отныне любимый художник Янси — великий голландец пятнадцатого века, непревзойдённый мастер смерти и дьявольского ужаса — Иероним Босх.

Copyright (c) 1954 Philip K. Dick