Андрей Столяров - Мечта Пандоры Страница 8

— Пошли, — двинулся вперед директор. — Удачи вам, Павел.

Я кивнул на прощание, и его тут же заслонили чьи-то спины. Элга потащила меня к бригу. Толкались. Было очень тесно. Я оглянулся: лицо Анны мелькнуло и пропало в толпе.

— Скорей, — торопила Элга и дернула меня совсем не вежливо.

По липкому, смоляному трапу мы вскарабкались на борт. Остро запахло морем. Палуба оказалась неожиданно маленькой. Я опасливо огляделся — где мы тут все разместимся? Зрители лезли один за другим.

Второй раз ударил колокол. Кто-то восторженно закричал. Крик подхватили. Колокол торжественно ударил в третий раз. Бриг закачался сильнее, застонало дерево, выгнулись паруса. Берег начал отодвигаться.

Я неоднократно участвовал в голографических фильмах и прекрасно знал, что это имитация: мы никуда не плывем, бриг стоит на месте, да и самого брига нет — на какой-то примитивный каркас наложено объемное изображение.

Но здесь что-то произошло: странное ощущение легкости и веселья вошло в меня. Я как бы забыл обо всем, что знал раньше.

Мы находились в открытом море. Кругом, насколько хватало глаз, была вода. Ветер крепчал, срывал пенные гребни, волны перехлестывали через палубу, корабль заваливался с боку на бок. Я схватился за ванты, на губах была горькая соль. Элга повернула ко мне мокрое счастливое лицо, шум волн заглушал ее голос. Я поцеловал ее. Она чуть откинулась назад. Веселый Роджер плескался над нами.

— Па-арус! — закричали сверху.

На капитанском мостике стоял человек. Длинный шарф его рвал ветер. Кажется, это был директор. Вытянутой рукой он показывал в море. Там, за волнами, ныряли белоснежные паруса.

Элга завизжала, забарабанила меня по спине.

— К орудия-ам!

Полуголые, повязанные цветными платками пираты побежали по скобленой палубе, ловко откинули замки пушек, закрутили винты. Я не увидел вокруг ни одного знакомого лица. Более того, я не знал ни одного из тех зрителей, что стояли на отмели.

— Ого-онь!

Дула дружно выбросили пламя и плотные клубы дыма. Запахло гарью. Элга не выдержала — кинулась к свободной пушке. Я ей помогал. Ядро было тяжелое. Мы забили заряд. Элга, зажмурив синий глаз, наводила. Пушка дернулась, пахнула в лицо раскаленным дымом. На паруснике впереди вспучился разрыв, забегали темные фигурки. Элга все время кричала. На ней теперь было не красное бальное платье, а разорванная тельняшка, брезентовые брюки, сапоги с широкими отворотами. Я не понимал, когда она успела переодеться. Мы заряжали, прицеливались и стреляли, сладко ожидая очередного разрыва. С парусника отвечали реже. Ядро ворвалось на нашу палубу, оглушительно лопнуло — пират рядом с нами схватился за горло, хрипя, осел к мачте, между пальцев потекла кровь.

Корабли быстро сближались. Из трюмов нашего брига высыпалась абордажная команда — небритые, смуглые, свирепые флибустьеры горланили, перегибались через борт. Одноглазый верзила взял в зубы кортик, ощерился — темная струйка потекла из порезанного рта.

Капитан повел над головой короткой саблей. Издал клич:

— На аборда-аж! — и побежал вниз, на палубу.

Корабли сошлись с катастрофическим треском. На паруснике повалилась мачта, накрыв команду белыми крыльями. Наш борт оказался выше, пираты спрыгивали на палубу чужого судна.

Элга билась внизу с офицером в серебряном мундире, ловко уклоняясь от ударов. Вспыхнув клинком, снесла ему эполет. Офицер схватился за плечо, и тут одноглазый пират, рыча, вращая желтым зрачком, погрузил кортик ему в грудь. Офицер всплеснул руками — покатился.

Я тоже оказался на паруснике. Рубил, кричал. Вокруг хрипели яростные лица, плясала сталь, но ни один клинок не задевал меня. Мы теснили. Команда парусника отступала к рубке — падал то один, то другой. Их капитан палил с мостика из двух пистолетов — метко брошенный кортик, блеснув рыбкой, воткнулся ему в горло, и он повис — руками на поручнях.

Палуба очищалась. Наш капитан, потеряв плащ и шпагу, выкрикивал короткие команды. Элга восторженно вопила, глаза у нее были бессмысленные. Она наскакивала на щуплого матросика, который, забившись за бухту каната, с ужасом в лице сжимался под ее ударами. Я обхватил Элгу за пояс. Она яростно вырывалась. Матрос перевалил птичье тело на борт. Элга оторвалась

— бледная, сияющая, высоко подняла саблю.

Из кают послышались крики. Выбежали несколько женщин, заметались по палубе. За ними гнались пираты. Одноглазый сгреб одну из них, она отбивалась ногами, взметая вверх подол пышной юбки, потом вырвалась, прижалась к борту — растрепанная, испуганная. Одноглазый подошел неторопливо, сильным движением разорвал на ней платье — от горла вниз. Женщина прижала руки к голой груди, застонала. Одноглазый довольно заурчал. Пираты захохотали.

Я увидел Анну. Она стояла у другого борта — тонкая, презрительная.

— Боже мой, какая скука, — сказала она. — И вы — тоже. И вы — как все.

Я посмотрел на свою окровавленную саблю — кого я убил? Ощущение веселья пропало. Была грязная, затоптанная палуба, небритые рожи пиратов, потные, латаные мундиры. Длинными шагами, расталкивая команду, прошел капитан, остановился у женщины в разорванном платье. Она крепче прижала руки. Он широкой пятерней взял ее за волосы. Женщина запрокинула голову, заблестели сахарные зубы.

Анна вздрогнула.

— Уйдем отсюда, — сказал я.

Она пошла, отворачиваясь. Я не знал, куда идти. Я вспомнил слова директора: десять-пятнадцать шагов в любую сторону. Я знал, что море не настоящее, но прыгнуть за борт не мог. Из кают доносились пьяные крики. На палубу ввалился матрос с черпаком и стал пить из него, обливая себя красным вином. Я считал шаги — девять, десять, одиннадцать.

На двенадцатом шаге — как будто лопнула струна. Свет на секунду померк. Мы оказались в полутемной каюте. Было душно. Трещали трехрогие свечи на стенах. За неоструганым столом сидело человек десять — в завитых париках, в камзолах с крахмальными отворотами. На столе лежала большая, лохматая карта, прямо на ней стояли кубки с вином и высокая серебряная фляга, изображающая льва, поднявшегося на задние лапы.

Мы сели на резные стулья. Анна уронила голову на руки. На нас никто не обращал внимания. Холеный человек без парика вел ногтем по карте. На смуглом, равнодушном лице его поблескивали светлые глаза.

— До Картахены двести миль, — негромко и властно говорил он. — При благоприятном ветре мы придем туда утром. Войдем в залив и высадимся на холмах, против города. Вот здесь самое удобное место.

Грузные люди следили за пальцем, сопели. Среди них я увидел черноглазого парня. Он вдруг незаметно подмигнул мне и, сделав озабоченное лицо, склонился над картой.