Александр Кондратьев - Сатиресса Страница 8

Топот все рос… Внезапно вблизи раздался чей-то испуганный визг, потом еще чей-то возглас: «Кентавры!» — и вся масса сатиров и нимф кинулась врассыпную.

На поляну с гиком и смехом влетело стадо кентавров. Они ловили перепуганных нимф, которые тщетно старались укрыться. Один уже мчал, прижимая к своей могучей волосатой груди пленную, бьющуюся гамадриаду.

Сатиры не пытались заступиться за подруг. Антем видел, как ныряли под шатер зеленой листвы их мохнатые зады и согнутые спины. Гианес схватил отрока за руку и побежал вместе с ним…

Небольшая рытвина неподалеку укрыла их обоих. Мимо друзей пробежала, приседая, как заяц от испуга, желтоволосая, с тонкими ногами нимфа. Вздыхая, она скрылась за деревьями.

Галопом промчался по тропинке, преследуя кого-то, кентавр.

Внезапно он круто повернул в сторону и очутился у рытвины.

— А, вот ты где? Попалась, лесная козочка! — воскликнул густым басом четвероногий богатырь, перегнувшись вперед и простирая руки. — Опять не то! — буркнул он, заметив ошибку. — Это кто такой? Неужели ты, Гианес? Тебя никто не ушиб и не обидел?

Собравшийся было убегать Гианес тотчас успокоился.

— Нет, Сфенел, я успел вовремя убраться. И откуда вас принесло, такой табунище? Всех нимф перепугали… Вы хоть скорей отпустите тех, что захватили!

— Небось отпустим, не с собой же их в горы тащить; там ведь у нас строго. Коли к себе привезем — так нам попасть может, что ой! У нас жены страсть сердитые!.. Залягают!.. А это кто с тобой?

— Это мой друг, отрок из человеческого племени. Играет на свирели, как бог Пан…

— Я тебя всегда любил, Гианес. Ты помог мне вправить вывихнутую ногу. Твой друг будет другом и мне!

И, подойдя к краю рытвины, Сфенел согнул свой человеческий стан и протянул мальчику свою мускулистую загорелую руку. Антем протянул свою, и она почти потонула в широкой, грубой ладони кентавра.

— Ты за кем гонялся-то? — спросил Гианес.

— Да вот желтоволосая одна… Руки и ноги длинные, как жерди… Ушла… Досада такая! Жена все равно не поверит, что никого не поймал, и ругать за беспутство будет!

Гианес молча и многозначительно показал в ту сторону, куда скрылась приседавшая нимфа.

— Там? — тихо спросил кентавр.

Гианес утвердительно кивнул головой. Четвероногий герой бешено метнулся по тропинке и, стуча о корни копытами, скрылся в лесной чаще, откуда скоро послышался раздирающий визг и громкий, торжествующий хохот.

— Зачем ты указал ему нимфу? — спросил Антем.

— А что ей от этого сделается? Ведь она кричит только для вида… Сфенел — мой друг, — прибавил юный сатир. — Теперь же поспешим к твоему дому, скоро начнет светать…

В лесу было: все тихо. Далеко-далеко слышен был мерный топот удалявшегося табуна. Друзья вылезли из своей рытвины и по тропинке, спотыкаясь о корни, направились к лесной опушке. Затем вы шли в поле и стали взбираться на песчаные, бесплодные холмы.

В небе одна за другой исчезали и меркли далекие звезды. На востоке уже светлело. Внизу, на росистых полях, многотысячным хором квакали неугомонные лягушки.

— Ты никогда не любила людей? — спросила нимфа Ликиска у своей старой знакомой, рыжей сатирессы Пирсотрихи, которая, впрочем, в лесах была более известна под кличкой Козлица.

— Случалось, — ответила та, зевая. — Да и что остается нам делать, если наши сатиры словно забыли о том, что мы существуем. Целые дни гоняются они за кем угодно, только не за нами. Словно им нет никакого дела до того, пропадет или не пропадет наша порода.

— А это очень интересно? — перебила нимфа, которой давно уже надоели бесконечные жалобы подруги на коварство сатиров.

— Что интересно? Гоняться за нимфами?

— Нет, любить людей?

— Всего бывает. Один раз мне попался краснолицый толстый старик, который себя называл жрецом Посейдона. Жрец этот сбился с пути, и я ему объявила, что он никогда не увидит родимого дома, если не поживет сперва у меня. Старик подумал немного и согласился. Он пробыл в моей пещере целых четыре дня и ужасно мне надоел, требуя то вареного гороху, то вина, то мягкого ложа… А ты хорошо знаешь, моя милая, что я не сплю на мягком.

И сатиресса слегка ущипнула свою собеседницу.

— Да, у тебя довольно жесткая подстилка, — согласилась нимфа.

Обе подруги сидели рядом на небольшом, поросшем сухим мохом камне у склона холма; кругом расстилался вереск, здесь и там виднелись искривленные кактусы и колючий кустарник; на вершинах окаймлявших долину холмов темнели тесно растущие пинии.

Ликиска была значительно моложе и красивее сатирессы.

Черные волосы нимфы собраны были на затылке, образуя тяжелый узел, куда было воткнуто несколько желтых пахучих цветков. Немного полное ее тело было молочно-белого цвета, и солнечные лучи, казалось, вовсе не действовали на кожу полубогини.

Темные глаза Ликиски задумчиво рассматривали ползшего по ее ноге муравья.

— Ты ждешь, что этот муравей обратится в Зевса? — насмешливо сказала сатиресса. — Не надейся. Он обращает внимание исключительно на девчонок. Лет десять тому назад, когда ты была еще не знакома с гордостью наших лесов, рыжим, как я, Лампросатесом, Повелитель Олимпа мог бы еще взглянуть на тебя благосклонно… Говорят, тогда ты была совсем тоненькая… А теперь — нет!.. Да и на что нам с тобой Зевс? Право, он теперь оказался бы лишним.

И сатиресса захохотала, откинувшись всем корпусом. Висячие небольшие наросты на ее белом горле тряслись от звонкого смеха…

Рыжие волосы свои Пирсотриха коротко подрезала острой раковиной. Шерсть на ногах она никогда не расчесывала, и та местами свалялась в войлок. Вообще сатиресса не ухаживала за своей наружностью, не натирала после купания тело оливковым маслом и не любила глядеться в темную воду в тени прибрежных кустов.

Она сама знала, что была некрасива…

Но прозрачно-зеленые глаза Пирсотрихи были прекрасны, и блеск их, по словам ее знакомых нимф, проникал прямо в душу.

В горах говорили, что она когда-то давно прошибла камнем голову своему мужу и столкнула его в море с высокой скалы. Но это была неправда. Тот, кто считался ее мужем, просто покинул Пирсотриху вскоре после сближения.

Ликиска возобновила разговор.

— Скажи мне, все люди, которых ты знала, были так же скучны и грубы, как тот старый жрец?

— Нет, не все, но мне не нравится их всегдашняя трусость. Всякий раз, как людские глаза сближались с моими, я читала в них мысль: «А что, как она перекусит мне горло?» И таковы все они — и молодые и старые… Пожалуй, только мальчишка с берегов Атракса был ко мне искренно привязан…