Александр Кондратьев - Голова Медузы (рассказы) Страница 8

Телегон долго брел в сгустившейся тьме вдоль пустынных полей и попадавшихся по временам оливковых рощ. Высокая каменная стена преградила дорогу молодому герою, но он, со звериною ловкостью, взобрался наверх и, спрыгнув затем на землю, очутился в плодовом саду большого загородного дома. Выбрав удобное место в кустах, сын Цирцеи свернулся клубком и мирно заснул…

Его разбудил сильный удар ноги, направленный в спину. Обходившие утром фруктовые деревья рабы хотели связать забравшегося за ограду бродягу, но тот выхватил меч и, положив, ударом в живот, одного из них среди гряд виноградника, остальных обратил в дикое бегство.

На крики рабов из маленькой калитки внутренней ограды выскочил широкоплечий, с седеющими редкими волосами, человек в расшитом хитоне. В руках у него был длинный жезл, которым он замахнулся на Телегона. Молодому герою показалось, что его противник вооружен тоже копьем, а потому он немедля метнул с силой свое. Проколотый насквозь острым шипом широкоплечий человек в хитоне свалился, а стоявшие за его спиною рабы с громкими воплями кинулись прочь. Как хищный барс, прыгнул к упавшему навзничь врагу Телегон и, желая прикончить его, занес подаренный матерью меч. Но едва раненый заметил сверкнувшее над ним лезвие, левой рукою он неожиданно сжал Телегонову правую руку так сильно, что тот не мог ею двинуть.

— Юноша, кто ты и откуда у тебя этот меч? — неожиданно спросил поверженный враг.

— Зовут меня Телегон, а меч дала мне моя мать, вечно прекрасная нимфа Цирцея; ей оставил его, уезжая, отец мой, герой Одиссей, царь вашего острова, — ответил, пытаясь вырвать руку свою сын чародейки.

— Одиссей пред тобою, мой сын… Копье, конечно, отравлено?

— Да… Неужели я убил отца?!… — воскликнул, выпуская из пальцев меч, Телегон. — Горе мне! Что скажет теперь пославшая меня к тебе мать?!

— Торопись передать мне ее поручение, сын мой.

— Она просила, отец, напомнить тебе о клятве ее навестить… Привези мне Одиссея, — говорила она, — хотя бы он был на одре болезни или даже при смерти…

— Боюсь, что ты не довезешь меня, сын мой… Остановись, Телемак! — обратился раненый царь к прибежавшему с мечом в руках русокудрому молодому герою — Это твой брат, Телегон. Не узнав отца, он нечаянно ранил меня своим острым копьем, — произнес, обливаясь кровью, Одиссей.

Повинуясь отцу, Телемак бросил занесенное над братом оружие и стал поднимать Одиссея. Обступившие своего господина рабы не знали, помогать ли переносить его в дом, или бежать звать на помощь.

В калитке показалось несколько женщин, и одна из них, рослая и облеченная в ярко-белую ткань, с раздирающим воплем бросилась к ногам Одиссея.

— Не мсти ему, Телемак, за мою смерть, — с трудом произнес, обращаясь к старшему сыну, слабеющий царь. — Я чувствую, что скоро умру. Почитай мать и не давай ее обижать своей Навзикае… Не плачь, Пенелопа, — добавил герой, обращаясь к верной жене.

— Ты не умрешь, мой отец! Мать приказала мне, расставаясь, привезти тебя, даже если бы ты умирал. «У меня найдутся средства вернуть его к жизни», говорила она.

— Попробуй… Сын мой, — вновь обратился Одиссей к вынимавшему осторожно из раны копье Телемаку, — немедля пошли в город и прикажи приготовить корабль с двумя сменами сильных гребцов. Отвези меня, пока не поздно, на Эю, к нимфе Цирцее, которая может меня исцелить.

— Я поеду с тобой, Одиссей! — воскликнула Пенелопа. — Не покидай меня здесь! Сейчас же я приготовлю запасы в дорогу.

— Не надо корабля, — сумрачно произнес Телегон. — Моя ладья может вместить четверых, а дельфины Цирцеи свезут нас быстрее, чем ваши две смены гребцов.

— Где твоя лодка? — обратился к младшему брату Телемак.

— Там. — И Телегон рукою показал направление. — В небольшом заливе, с высокими берегами, поросшими ивой.

— Вероятно, у Крутых спусков. Не трать понапрасну времени. Это бесполезно, — прошептал Одиссей, обращаясь к заговаривавшему кровь на ране Телемаку. — Распорядись, чтобы меня немедля снесли на Лаэртовых носилках в ладью Телегона…

И немного спустя, в сопровождении толпы народа, несколько дюжих рабов торопливо несли вдоль желтевших полей накрытого широкополой соломенной шляпой, тяжело вздыхавшего на золоченых носилках царя Итаки. Слева от носилок шел черноволосый, в бабку свою Гекату, Телегон, а справа — светлокудрявый, с голубыми глазами Пенелопы, Телемак. У обоих через плечо висели мечи.

На полдороге от цели пути их нагнала на колеснице, запряженной белыми мулами, в накинутом поверх белого пеплоса пурпуровом царском плаще жена Одиссея.

Опустясь по крутому откосу, рабы и домочадцы царя помогли его детям вытащить и подвести к удобному месту ладью Телегона. Поставив на корме и в носовой ее части кувшины с водой и съестные припасы, они постлали на дно овечьи мягкие шкуры, накрыли их чистою тканью и уложили стонавшего от боли Одиссея. Телегон поместился на носу, а Телемак с Пенелопой на корме. Влезшие в воду рабы вывели тяжело нагруженную лодку на глубокое место.

Телегон бросил в воду концы прикрепленных к резному носу с изображением лотоса длинных веревок и свистнул в висевшую у него на шее пеструю раковину. Провожавшие своего царя жители Итаки видели только, как неподалеку от берега заплескалось, играя, стадо дельфинов, а следом за тем ладья Телегона, колыхаясь на шипящих пеной волнах неожиданно поплыла все быстрей и быстрей в открытое море…

Холодные брызги обдавали пурпур плаща, в который куталась много лет не плававшая по морю, пораженная горем царственная Пенелопа. Сидевший возле нее Телемак то думал о стрясшейся над их семьею беде, то соображал, захлестнет или нет волна внутренность судна. Телегон свистом своим то ускорял, то умерял быстроту бешено мчавших ладью дельфинов Цирцеи. Морской ветер дул ему прямо в лицо, развевая по сторонам длинные пряди черных волос.

Один Одиссей лежал неподвижно, до бороды накрытый своею сидонскою мантией. Глаза царя Итаки были закрыты; лицо неестественно бледно. Он не слышал ропота разбивавшихся около борта пенистых волн и не чувствовал ни запаха моря, ни соленого вкуса брызг, попадавших ему на побелевшие губы.

Заметив, что отец уже мертв, Телемак молча накрыл ему лицо взятым с собою продолговатым и чистым белым холстом.

На поросшем старыми соснами черном утесе своего лесистого острова неподвижно сидела чародейка Цирцея. Опустив голову на розоватые ладони подпертых коленями рук и распустив воспетые когда-то Орфеем, подобные лучам солнца, огненно-рыжие волосы, дочь Гелиоса устремляла в фиолетово-синюю даль взоры своих черных нечеловечески сверкающих глаз. Волшебница нимфа нетерпеливо ждала возвращения сына, посланного ею к царю каменистой Итаки. Пятнадцать зим пролетело, с тех пор как Одиссей покинул Цирцею после целого года пребыванья у ней. Разбросанные перед царицей гадательные кости расположились в таком прихотливом порядке, что никак нельзя было разобраться, сдержит или нет герой данное им когда-то обещание снова приехать на лесистую Эю.