Урсула Ле Гуин - Дневник Розы Страница 8

«Откуда столько страха?» — написала я. Что ж, теперь я знаю. Почему нет права на частную жизнь без постороннего вмешательства? Это несправедливо и подло. Я не могу прочесть классифицированные дела, хранящиеся в офисе Н., хотя работаю с пациентами, а она — нет. Но я не должна иметь собственные классифицированные материалы. Это могут только люди, наделенные властью. И все их секреты хороши, даже если люди эти — лгуны.

Послушай. Послушай, Роза Собел. Доктор медицины, дипломированный психотерапевт и психоскопист. Не зашла ли ты слишком далеко?

Чьи мысли заполняют твою голову?

Ты работала от 2 до 5 часов на протяжении шести недель с сознанием одного человека. С творческим, цельным, здравомыслящим сознанием. Никогда раньше ты не работала ни с чем подобным. Ты имела дело лишь с покалеченными и запуганными. И ни разу не встретила равного себе.

Кто же здесь терапевт — ты или он?

Но если с ним все в порядке, что же я должна лечить? Как я могу ему помочь? Как могу спасти его?

Научив его лгать?

(Без даты)

Оба предыдущих дня я до полуночи просматривала пленки диагностического скопирования профессора Арки, записанные одиннадцать лет назад, когда он поступил в клинику, перед лечением электрошоком.

А сегодня утром док. Н. спросила, зачем я «просматривала такие старые дела». (Это означает, что Селена сообщает Н., какие дела использовались. Я знаю каждый квадратный сантиметр комнаты скопирования, но все равно проверяю теперь ее ежедневно.) Я ответила, что интересуюсь изучением прогресса идеологического неприятия у творческих работников. Мы пришли к единому мнению о том, что интеллигентность имеет тенденцию благоприятствовать негативному мышлению и может привести к психозу. И люди, страдающие такими психозами, должны пройти полный курс лечения, как проф. Арка, а затем, если они все еще останутся компетентными, их можно отпустить. Мы провели очень интересную и гармоничную дискуссию.

Я соврала. Соврала. Соврала. Соврала специально, сознательно, правдоподобно. И она солгала. Врунья. И к тому же тоже работник умственного труда! Она — сама ложь. Трусливая, малодушная.

Я хотела просмотреть пленки Арки, чтобы представить себе общую картину. Чтобы доказать самой себе, что Флорес, без сомнения, уникален и оригинален. И это правда. Разница просто восхитительна. Измерение сознания Арки имеет великолепную, прямо-таки архитектурную структуру, но материал подсознания распадается на отдельные элементы и не столь интересен. Док. Арка обладал обширными знаниями и по силе и красоте течения мыслей гораздо превосходил Флореса, мысли которого часто путаются и скачут. Но это — составляющая живости и непосредственности Ф.С., его энергии. У док. Арки — абстрактный ум, как и у меня, а потому его пленки понравились мне меньше. Мне не хватает твердости, пространственно-временного реализма и интенсивной ясности чувств ума Флореса.

Утром в комнате скопирования я рассказала Ф.С. о своих действиях. Его реакция (как обычно) оказалась не такой, как я ожидала. Соде нравится старик Арка, и я думала, он обрадуется.

— Так это значит, что они сохранили пленки и разрушили разум? — возмутился он.

Я ответила, что пленки хранятся для использования в процессе обучения, и спросила, неужели он не одобряет, что существуют записи мыслей Арки в оригинале: ведь это почти как написанная профессором книга и, в конце концов, копия того выдающегося разума, который рано или поздно одряхлеет и умрет.

— Нет! — воскликнул Ф.С. — Нет, потому что книга — запрещена, а пленка

— классифицирована! Неужели даже после смерти нельзя обрести покой и свободу? Нет ничего ужасней!

После сеанса он спросил, смогу ли я и захочу ли уничтожить его диагностические пленки, если его самого пошлют на ЭКТ. Я ответила, что подобные записи очень легко стереть и затерять, но мне это кажется жестоким. Я училась, диагностируя его, и другим записи скопирования тоже могут когда-нибудь пригодиться.

— Неужели вы не понимаете, — сказал Ф.С., — что я не буду служить людям с пропусками службы безопасности? Меня даже не станут использовать, вот в чем дело. Вы никогда не использовали меня. Мы просто работали вместе. Вместе построили нормальные человеческие отношения.

В последнее время в его воображении часто мелькала тюрьма. Фантазии, мечты о заключении, трудовых лагерях. Он мечтает о тюрьме, как человек в тюрьме мечтает о свободе.

Действительно, учитывая то, что ситуация становится все более критической, я бы послала Ф.С. в тюрьму, если бы могла, но раз уж он здесь — шансов нет. Если я сообщу, что Соде на самом деле политически опасен, его просто опять поместят в палату для буйных и назначат ему ЭКТ. И здесь нет судьи, который признал невиновность Ф.С. Только доктора, которые подпишут смертный приговор.

Все, что я могу сделать, — это протянуть процесс диагностики как можно дольше и подать требование о полном совместном анализе, с точным прогнозом полного излечения. Но я уже три раза составляла черновик отчета: очень сложно сформулировать текст так, чтобы любому стало ясно, что болезнь Соде

— идеологическая (тогда мой диагноз хотя бы не сразу отвергнут), но несерьезная и излечимая, а потому можно снова применить психоскоп. Но, с другой стороны, зачем тратить около года, используя дорогостоящее оборудование, когда под рукой имеется дешевый и простой метод лечения? И неважно, что я скажу, — у них есть этот аргумент. До пересмотра дела осталось две недели. Я обязана написать отчет так, чтобы его на самом деле было невозможно не принять. Но если Флорес прав и все это лишь комедиантство, ложь о лжи, и с самого начала у них уже имелись приказы из ТРТУ «уничтожить»…

(Без даты)

Сегодня — пересмотр дел отделения. Если я останусь здесь, у меня пока есть кое-какие полномочия, я смогу сделать что-то хорошее Нет нет нет но я не могу не могу даже сейчас даже в этот раз что теперь я могу сделать как могу остановить все это

(Без даты)

Прошлой ночью мне снилось, что я еду на спине медведя вверх по узкому ущелью между крутыми склонами гор, которые уходят высоко в темное небо; была зима, и на камнях лежал лед.

(Без даты)

Завтра утром скажу Нэйдс, что увольняюсь и прошу перевести меня в детскую больницу. Но она должна утвердить перевод. Если нет — я окажусь на улице. Я уже почти там. Чтобы написать эти строки, пришлось запереть дверь. Как только я закончу писать, то пойду вниз и сожгу все в печке. Уже и места нет.

Мы встретились в холле. Его вел санитар.

Я взяла Ф.С. за руку. Рука была большой, костлявой и очень холодной.