Валентин Егоров - Граф Орлофф (СИ) Страница 8

Причем, эти уличные продавцы, нищие и клошары ни на секунду не прерывали своего броуновского движения. Они постоянно переходили с одного на другое место, не переставая при этом орать по делу и без дела. Увидев незнакомое лицо или незнакомого прохожего, они толпой срывались с места, чтобы со всех сторон его окружить и, не давая незнакомцу далее пройти, всеми правдами и неправдами старались завлечь его в свою лавку или подтащить к своему лотку с товаром! Другие продавцы ходили взад вперед по Севрской улице, толкая перед собой тележки, якобы, до краев завалены старой, рваной одеждой или изделиями из глины, железа. В этой толпе парижского сброда сновали и такие людишки, как воры карманники, да и другие люди, способные на твоих глазах совершить любую подлость, обчистить тебя догола на глазах своих же напарников.

Причем, ни один из этих уличных торговцев, мелких парижских плутов не уступал мне дороги!

Вот приходилось мне постоянно работать ногами, пиная парижский грязный люд под их тощие задницы, кулаками, направо и налево навешивая плюхи. Порой мне приходилось угрожающе хвататься за эфес своей французской боевой шпаги. Но до цели своей пешей прогулки по этим парижским улицам мне так и не пришлось ее полностью вытаскивать из ножен. Я повторяю, что никогда не искал себе славы посредством убийства более слабого человека своей шпагой или магией. Удар своим кулаком я всегда предпочитал смертельному выпаду шпагой. Поэтому особо и не хватался за эфес своей французской шпаги, а бил ногой по задницам, пинал под зады или направо и налево раздавал добрые плюхи.

Помимо того, что мне приходилось локтями, кулаками и плечами пропихиваться вперед, продвигаясь по Севрской улице, я должен был ни на секунду не спускать своих глаз с окон парижских домов, выстроившихся по обе стороны этой большой улицы. Меня тревожила эта чертова привычка парижан, ненужные вещи выбрасывать прямо из окон своих домов на улицу. Если честно признаться, то эта привычка парижан мне постоянно действовала на нервы. Ведь, если вовремя недоглядишь, то можешь запросто оказать под содержимым ночного горшка, выплеснутым из окна того или иного дома! В любом случае мне и другим парижским прохожим следовало бы быть постоянно настороже, подальше держаться от этих проклятых окон! Я должен был быть постоянно готовым к тому, чтобы на глазах сотен людей продемонстрировать чудеса изворотливости и гибкости своего тела.

За три дня пребывания в этом вонючем Париже я уже неоднократно становился свидетелем того, как эта толпа парижского сброда начинала в три голоса ржать над тем или иным неудачливым парижским пешеходом. Тот вдруг совершенно внезапно для самого себя оказывался в положении с головы до ног облит человеческой мочой, измазанным в человеческом дерьме?!

К тому же во многих местах Севрская улица была перегорожена грудами строительного, ремонтного материала, приготовленного для ее мощения, или для строительства городской канализации. К слову сказать, давным-давно еще в античные времена римляне первыми построили восемнадцать метров канализационного тоннеля для спуска нечистот в Сену, но с тех пор о гигиене в Париже напрочь забыли. Когда я впервые в своей жизни увидел первую парижскую улицу, то едва не умел от зловония, шедшего от открытого канализационного стока, вырытого посередине той улицы. В такие канализационные парижане сваливали все подряд, всю уличную и домашнюю грязь, нечистоты, вплоть до трупов ограбленных, убитых ночью несчастных горожан.

Поэтому по Севрской улице мне пришлось проходить, дерясь и проявляя цирковую акробатику, то и дело, уворачиваясь от кулаков парижского сброда, одновременно перепрыгивая через канализационные стоки. Причем, при этом мне следовало проявлять нечеловеческую предосторожность, чтобы не поскользнуться на том жирном слое грязи, который покрывал поверхность всей этой улицы. Перепрыгивая какое-либо препятствие, мне одновременно приходилось бить кулаком уличного воришку, который пытался свою шаловливую ручку запустить мне под плащ, чтобы острейшей бритвой срезать мой мешочек-кошелек с ливрами, сейчас болтавшийся на поясе.

Когда я перешел на улицу де Фур, то поначалу она мне показалась настоящим тоннелем, сверху над ней прямо-таки нависали трехэтажные дома, небрежно сляпанные из каменных блоков. К тому же эту улица, подобно и Севрской, по обеим сторонам была плотно заставлена рядами полотняных палаток или хибарок, построенных из хвороста, в которых жили и работали точильщики хозяйственных ножей и холодного оружия, сапожники и другие мелкие уличные торгаши. Улица де Фур оказалась короткой, но по грязи наголову превосходила все другие парижские улицы, по которым я прошелся в сегодняшний вечер.

Поворачивая налево на улицу Железного горшка, я с облегчением вздохнул, каких-то полчаса пешим ходом по Парижу и ты уже на месте. Но тут же мысленно поклялся себе в том, что никогда моя нога больше не ступит на брусчатку парижских улиц. Сейчас мои шикарные сапоги по самую щиколотку были забрызганы подозрительно пахнущей грязью, от которой, если уж честно признаваться, так и несло смрадом и зловонием. К слову сказать, этот смрад и зловоние сопровождали меня на всем протяжении моего пути. Теперь я понял, почему дамы и кавалеры высшего общества, наезжая в Париж, свои носы не высовывали из складок плащей или не отрывали их от надушенных платочков?! Почему Луи XIV, к чертовой матери, забросил свою резиденцию в столичном Лувре, переселился в свой Версаль, который находится в восемнадцати километрах от этого зловонного города?! Свежего воздуха в этом Париже днем с огнем нельзя было бы отыскать, дышать там было просто нечем!

Теперь понимаете, почему я столько внимания уделял вопросу, решая, где мне было бы лучше всего поселиться, в каком квартале Парижа?!

Хозяин харчевни «У трех голубей», оказался горбуном небольшого росточка. Он был одет в чистую и опрятную одежду. Горбун встретил меня у входа в свою харчевню. Я бы сказал, что этот горбун был несколько смущен тем обстоятельством, что я, по его мнению, будучи истинным парижским аристократом, вдруг решил отужинать в его богоугодном заведении.

Во Франции с давних пор было принято, что богатые люди и представители высшего света питаются только дома или же, в крайнем случае, в гостях у своих друзей, таких же богатых французов. В харчевнях питалась одна только городская голытьба или люди среднего достатка, которые из-за своего ремесла вынуждены были много путешествовать.

Горбун попытался мне еще что-то объяснить, но увидев, что я его не слушаю, а направляюсь во вход в его заведение, он безнадежно махнул рукой и последовал вслед за мной.