Джулия Джонс - Чародей и дурак Страница 8

«Полное ведро» уже зажгло огни в преддверии ночи. Дым и свет сочились сквозь ставни, и яркая вывеска поскрипывала на ветру. Хват заметил у дверей человека, державшего правую руку за пазухой, — он быстро окинул их с Баралисом взглядом и потупился. Не приходилось сомневаться, что это соглядатай, высланный Мейбором. Лорд мог бы действовать не так заметно — Баралис, уж конечно, тоже обратил внимание на этого человека.

— Все, пришли, — сказал Хват, надеясь отвлечь Баралиса от часового. — Мейбор ждет вас в таверне.

— Я знаю, — кивнул тот.

От дыма дешевых сальных свечей щипало глаза. Баралис дал полную волю своим ощущениям: если здесь есть опасность, он ее почует. Еще до того, как глаза привыкли к дыму, он понял, что колдовства опасаться не приходится — в этом помещении только он один владел тайной силой. Это придало ему уверенности — со всем остальным он справится без труда.

Он огляделся. Тридцать пар глаз смотрели на него. На полу стояли лужи эля, и вся таверна пропахла им. Мейбор сидел внизу, перед очагом, и Баралис не сразу заметил его. Мейбор, черный на фоне огня, встал и махнул ему рукой. Баралис пересек комнату и сошел на площадку перед огнем. Там сидели еще двое стариков — они подвинули свои стулья, когда пришел Баралис. Пол здесь был земляной в отличие от каменного пола таверны и еще более мокрый, чем наверху, — старики попеременно поджимали под себя то одну ногу, то другую.

— Рад, что вы сумели прийти, Баралис, — сказал Мейбор.

— К делу, Мейбор, — прошипел тот.

— Я вижу, вы приветливы, как всегда. — Мейбор сел и, видя, что Баралис остался стоять, сказал: — Стойте, если вам угодно, но тогда мне придется кричать на всю таверну.

— Кричать? — презрительно бросил Баралис. — О чем может кричать человек, находящийся в бегах?

Мейбор, нимало не смущенный этой тирадой, побарабанил пальцами по столу.

— Если вы пришли сюда не затем, чтобы выслушать меня, то для чего же? Ради моих прекрасных глаз?

— Ваши глаза при всем своем безобразии, Мейбор, все же наименее гнусная ваша черта.

Мейбор просиял.

— Рад это слышать — ведь я надеюсь передать их по наследству.

Баралис почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Сквернейшее предчувствие овладело им. Желудок сжался, и все перед глазами заколебалось. Таверна преобразилась в змеиную яму, а пьяный остолоп Мейбор — в демона.

— Что вы имеете в виду?

— Да то, дорогой мой Баралис, что не пройдет и семи месяцев, как я стану дедом. Меллиандра ждет ребенка, и…

— Нет!

— Да, да. Она носит ребенка от герцога. Их брак все-таки осуществился.

— Ложь.

— Да вы весь дрожите, Баралис… А я думал, вам будет приятно.

Баралис, раздраженный тем, что проявил слабость, втянул в себя воздух и придвинулся к Мейбору.

— Ваша дочь — шлюха, которая валялась со всеми, кто попадался ей на дороге. Не думайте, что я поверю хоть единому вашему слову — как не поверит и бренский народ.

Мейбор сгреб Баралиса за грудь:

— Моя дочь была невинна, когда выходила за герцога.

В таверне стало тихо — двое крепких мужчин, отойдя от стойки, заняли место на верхней ступеньке лестницы, ведущей к очагу. Драная кошка в полной тишине прошлепала по лужам эля к огню.

— Напрасно вы так уверены в ее невинности, Мейбор, — протянул Баралис. — Она научила меня паре новых штучек, когда я обладал ею.

Нож сверкнул и оцарапал щеку Баралиса — но колдовской заряд уже зрел у него на языке. Двое сзади спустились на следующую ступеньку. Мейбор остался на месте, довольный тем, что ранил врага.

— Ваша ложь вам не поможет, Баралис. Сын Меллиандры в конечном счете заберет Брен себе.

Баралис уже не слушал его. Он взошел на первую ступень и пустил колдовскую струю. Воздух под его ладонями замерцал, затрещал голубыми искрами, и молния ударила в залитый элем пол. Только Мейбор, двое стариков и кошка видели ее — от остальных все закрыла спина Баралиса. Он повернулся лицом к залу, как только эль на полу зашипел.

Кто-то из стариков завопил первым, потом к нему присоединилась вся таверна. Теплая волна, пахнущая хмелем, ударила Баралису в спину. Двое, стоящие у верха лестницы, не сделали попытки его остановить. Ошеломленные люди неслись к очагу со всех сторон, окидывая Баралиса взглядом. Он ощутил знакомую слабость. Нужно было уйти отсюда, вернуться во дворец — но он еще не все исполнил. Идя к выходу, он пустил вторую струю.

Легкая, как пена прибоя, она, однако, накрыла всех, осела на людях пылью и впиталась в их легкие. Самый воздух исполнился смысла — смысла, внятного крови. Когда Баралис уйдет, никто не вспомнит, что он был здесь. Он останется для всех таинственным человеком в черном. Каждый из тех, кто был в таверне, будет описывать его по-разному, и ни одно из этих описаний не сойдется с другим. Он может не опасаться, что его опознают.

Он едва дотащился до двери. Ноги подгибались под ним, сердце бешено колотилось. На улице стоял человек с мулом, навьюченным капустой.

— Свези меня во дворец — и я тебя озолочу, — выдавил из себя Баралис. Совсем обессиленный, он все-таки сумел подкрепить свои слова внушением, и это едва не доконало его.

Последнее, что он увидел перед погружением во тьму, были две корзины с капустой, сброшенные на мостовую.

Мейбор не понял толком, что здесь случилось. Маленькая площадка перед очагом превратилась в сущий ад, но ад его не коснулся. Оба старика повалились на стол — их волосы на концах, ступни и лодыжки почернели, точно обугленные. Кошка валялась мертвая в луже эля — ее лапы все еще дымились. Люди вокруг суетились, кричали и толковали о человеке в черном. Пора было убираться отсюда. Мейбор снял ноги со скамеечки, встал и направился к выходу.

Джек начинал ненавидеть травы — особенно пахучие.

Он сидел в темной кладовке не шевелясь и затаив дыхание, пока Тихоня за дверью беседовал с нежданным гостем. Над головой у Джека висели пучки мяты и розмарина — они путались в волосах, и в носу от них щекотало. Он сидел довольно долго — левая нога уже начала затекать. Но он не мог ее размять и потому, стиснув зубы, старался думать о другом.

Фраллит говаривал, что лучшее средство от онемения — это стукнуть по затекшей конечности увесистой доской. Джек однажды испытал это средство на себе и с тех пор остерегался жаловаться при Фраллите на подобное недомогание. Джек улыбнулся, вспомнив об этом. Хорошее было время.

Впрочем, такое ли хорошее? Улыбка сошла с его лица. Мог ли он сказать не кривя душой, что был счастлив в замке Харвелл? Да, у него была там постель, еда и определенная надежда на будущее, но был ли он счастлив? Люди шептались у него за спиной, называя его ублюдком, а мать — шлюхой. Все помыкали им как могли, а Фраллит вовсе не был тем добродушным дядюшкой, каким сейчас рисовала его память. Он был злобным и мстительным мучителем — Джек носил на себе шрамы, доказывающие это.