Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом Страница 8

— Проваливай!

В его тоне не прозвучало ноток дружелюбия. Я вожделенно впился взглядом в бурдюк. Вода! Во рту стало суше, чем в доменной печи и в голову полезли дурные мысли. Рука как у заправского бретёра машинально легла на эфес. Я повнимательней пригляделся к обладателю водных сокровищ.

На вид лет сорок. Бержераковский нос, под глазами мешки, пышные гвардейские усы и рваный шрам на щеке. Одежды в отличие от моих не блистали ни вышивкой, ни золотом. Обыкновенный воинский трудяга, в многократно чиненых сапогах.

— Не подскажите, который час? — не вняв совету проваливать, спросил я, отвергнув грубое насилие и склонившись к "высокой дипломатии".

Детина сел и непонимающе уставился на меня.

— Чего? — переспросил владетель бурдючных вод, бдительно озираясь вокруг. Думаю, будь таких как я с десяток, у него и тогда бы ни один мускул на лице не дрогнул.

— Я спросил о времени? — как можно вежливей повторил я. Естественно! Попроси у него воды, он угостит своим мечищем.

— А я почем знаю, — огорошено ответил богатырь и покосился на бурдюк.

— Весьма жаль. Вы бы оказали мне неоценимую услугу.

— Ты кто? — нахмурился "Муромец". Очевидно, на счет меня у него возникли кое, какие не лишенные оснований подозрения.

Я снял шляпу, чуть-чуть присел отклячив зад, метанул пером цапли по пыльному сапогу и назвался, переврав паспортные данные на тутошний лад.

— Князь Лех фон Вирхофф.

,Муромец" продолжал не доверчиво буравить меня взглядом. Оно и понятно, князь неухожен и безлошаден. Я, почесав колючую поросль щетины, кратко ответил на подозрения.

— Этой стерве нравились фрондирующие эстеты…, - здесь я картинно вздохнул, глубоко, как в рентгенкабинете, и добавил. — Окна будуара выходили на другую сторону, от коновязи.

Взгляд незнакомца потеплел, но не настолько что бы он предложил глоток воды.

— Если вам что-нибудь говорит название Гюнц… — воспользовался я плодами электроразрядного просвещения.

— Из мятежных маркграфств? — не поверил мой собеседник.

— Из столицы свободных земель, — патетично поправил я "Муромца".

— А в Геттер чего занесло? — в его голосе послышалось ехидное превосходство цивилизованного человека над дикарем.

— По долгу службы, — выразился я кратко.

Моя дипломатия по развешиванию лапши принесла первые плоды. Муромец, правда, без всякой галантности и церемониальных па, назвался.

— Тибо Маршалси, идальго.

То, что он идальго, не секрет и слепому. Из благосостояния — дворянство и вся широта возможностей, какие изыщутся под небесами для приобретения собственных владений. Мой знакомец за прожитые годы не преуспел в создании личного феода.

Пить хотелось ужасно. Но ранг "благородия" не позволял просить. Либо берешь сам, либо ждешь, пока предложат.

— Как далеко до ближайшей харчевни? — продолжал я дурить голову обладателю бурдюка. Маршалси плотоядно пошевелил губами. В его животе призывно уркнуло, словно там взяли на трубе аккорд турецкого марша.

— К Приме можно успеть.

Столько терпеть чистый садомазохизм! Но не затевать же свару из-за пинты воды? Выход нашелся сам собой. Маршалси пораздумав или послушав призывные вопли голодного брюха предложил.

— Могу проводить… Если не против…

— Вот и отлично, — одобрил я и заговорщицки ухмыльнувшись, сделал тонкий ход достойный самого Тайлерана. — Перекусим на сон грядущий.

Маршалси скривился. Не он это предложил! Но если я настаиваю… Тогда другое дело.

Нахлобучив помятую шляпу с жиденьким плюмажем, Маршалси поднялся с земли, возвысившись надо мной, что гора над Магомедом. Кажется, какой-то придурок хотел применить грубую силу? Мое здоровье сказало огромное спасибо моей дипломатичности. Инвалидность так не вяжется с обликом героя.

Еще раз, оглядевшись, Маршалси справился у меня.

— Ты налегке?

— Наличие багажа зависит от целей путешествия, а не от платежеспособности, — изрек я многозначительно.

— Понятно, — хмыкнул не склонный к доверчивости Маршалси и, подняв бурдюк, протянул мне. — Промочи горло.

Откупорил мех, я хорошенько приложился. Вино с пряностями (не вода!), вдохнуло в меня вторую жизнь.

Идти в компании бесспорно приятней, чем ковылять одинокой понурой дворнягой. И особенно приятно, что налаживанию взаимоотношений замечательно помогал бурдюк, который, в конце концов, был опорожнен.

— А что в Гюнце опять война? — спросил Маршалси, зашвырнув распитый на двоих мех.

— В Гюнце всегда война! — с патриотическим пафосом ответствовал я. — Знаешь, какая у нас поговорка? Если не хватаешься за меч при скрипе табурета под собственной задницей, значит ты покойник.

— Из-за чего на этот раз?

— А разве нужны причины? Друг мой, для ведения войны нужны полет души и широта взглядов, — молол я как пописанному. — Территориальные претензии, династические споры, политические кризисы, торговый дисбаланс… Все это сплошное занудство.

— И все-таки? — уточнил Маршалси, не осилив моего хмельного бреда.

— Для всей вселенной последняя война будет актом возмездия клана Мак Фьюр клану Кимуро. Гордый Чертополох оскорблен Горной Розой. Но я не вся вселенная, а часть Гюнца, — бессовестно завирал я, — И мне доподлинно известно, сыр-бор у них из-за легкомысленности беспутной Мак Фьюр, доверившей свое девичество ухарю Кимуро. Теперь, когда последствия доверчивости разрослись, так что не один портной не задрапирует их внушительную округлость, а Кимуро лишь многозначительно улыбается и строит непонимающие мины, дело решили выправить старым дедовским способом. Мечом!

Я так отчаянно жестикулировал, скрашивая рассказ пантомимой, что едва не завалился в канаву. Маршалси поймал меня за кружевной ворот и заботливо отвел на середину дороги.

— Раз там у вас горячая пора, какого рожна ты плутаешь по Мореяку? Тут такая глухомань! От одного окружающего пейзажа умом тронешься!

— Я на службе, — напомнил я Маршалси. — А на службе не задают вопросов.

Во взгляде Маршалси блеснула искорка зависти. Рядом с ним находился не абы кто, бродяжка в поисках лучшей доли и кормежки, а человек при деле и при убеждениях. Собственно так и было. Я числился у работодателя в порученцах по особо важным вопросам, иначе, зачем меня вытаскивать из кутузки. Ну, а убеждения? Долго ли их достать из пыльного архива прошедшей юности.