Майк Резник - Аванпост Страница 8

Пару часов спустя я нашел разряженную лазерную батарею с выгравированными на корпусе инициалами Дикаря Грина, а уж в том, что Грин, увидев коразема, тут же убьет его, чтобы заполучить его глаз-камни, у меня не было ни малейших сомнений.

И я осознал, что не хочу, чтобы последний коразем умер по той же причине, что и ему подобные (включая тех, кого я убил самолично). Мы с Грином давно дружили, через многое прошли плечом к плечу, я прекрасно его знал и понимал, что мне не отговорить его от убийства коразема. Деньги, которые он мог получить за два глаз-камня, Грин наверняка поставил бы выше нашей дружбы.

Уж не знаю почему, но я не хотел, чтобы после смерти у последнего коразема вырезали глаза, просто не мог этого допустить.

Поэтому я позвал коразема, впервые произнес слово в его присутствии, он замер, повернулся ко мне. Я подошел, остановился в двадцати ярдах от него.

— Мне очень не хочется убивать тебя, — я нацелил на него лучевик, — но я вижу, что ты устал от жизни, и не хочу, чтобы тебя резали на куски. Ты станешь единственным животным, чьи глаза не станут ювелирным украшением, из чьих ног не сделают стулья для бара, а из хвоста — мухобойку. Этот мир и кораземы не сделали мне ничего плохого, вот я и отплачу добром за добро.

Он стоял, покачиваясь, не спуская с меня глаз и, когда я нажал на спусковой крючок, клянусь, я увидел в его взгляде благодарность и безмерное облегчение.

Он рухнул на землю, я подошел к нему и, убедившись, что он мертв, не хотел причинять ему дополнительную боль, выжег ему глаз-камни, чтобы никто не смог нажиться на них.

После этого Пепони мне разом разонравилась и через неделю я улетел на Фалигор.

* * *

Золушка смахнула первую слезу, которую мне довелось видеть на ее безупречной щечке.

— Я думаю, это замечательная история, — вырвалось у нее.

— У меня вопрос, — подал голос Макс.

— Выкладывай, — ответил Адский Огонь ван Винкль.

— Как бы ты поступил, если б знал, что на планете есть еще пять или шесть живых кораземов? Все равно убил бы его?

— Конечно, — ответил ван Винкль. — Только вырезал бы глаза и продал их.

Макс рассмеялся, а вот Сахара дель Рио возмущенно зашипела:

— Я думала, ты порядочный человек. Выходит, ошиблась.

— Я порядочный человек, — запротестовал ван Винкль. — Но не святой.

— Тебя никогда за него и не примут, — заверила его Сахара.

— И хорошо. А то не знал бы, что надевать первым, нимб или шляпу.

— Расскажи что-нибудь еще о кораземах, — попросила Золушка.

— Я рассказал все, что мог, — ответил ван Винкль.

— Я все-таки не могу представить себе, как они выглядели.

— Думаю, тут я смогу тебе помочь, — подал голос Маленький Майк Пикассо, рост которого составлял лишь четыре фута и девять дюймов.

— Правда?

Он пролистал один из своих альбомов, отбросил, взялся за другой.

— Вот, — открыл и протянул ей.

— Боже, ну и чудовище! — воскликнула Золушка. — Так ты говоришь, ростом они были за двадцать футов?

— Скорее, за пятнадцать, — ответил ван Винкль и протянул руку к альбому. — Позволь взглянуть? — Она передала ему альбом, он посмотрел на рисунок, повернулся к Маленькому Майку. — Это коразем! — В голосе слышалось безмерное удивление.

— Естественно.

— Но их уже пять тысяч лет как истребили. Каким образом тебе удалось узнать, как они выглядели?

— В молодости, когда я перебивался с хлеба на воду, я взял заказ на создание шести марок для почтового ведомства Пепони. На одной они хотели изобразить коразема. И прислали мне старые голографии и изображения.

— Ты все нарисовал правильно, за исключением глаз, — оценил работу Маленького Майка ван Винкль.

— Я и не знал, как выглядели его глаза, пока не услышал твою историю, — ответил Майк. — За пять тысяч лет голографии становятся на удивление блеклыми и нечеткими.

— Так ты художник.

— Самый лучший, — ответил Маленький Майк.

— Еще и скромный, — вставил Могильщик Гейнс.

— Ложная скромность мне претит. Ты слышал о «Моне Лизе»?

— Да. Висит где-то на Делуросе VIII.

— Чушь собачья. Оригинал украли лет тридцать тому назад. А в музее выставлена моя копия. И «Пикника на Пирхоте IV» Мориты.

— Тоже твоя работа?

— Само собой. — Маленький Майк самодовольно улыбнулся. — А когда они перевозили Сикстинскую капеллу на Альфу Прего III и потеряли полдюжины потолочных панелей, кого, по-твоему, они наняли, чтобы разрисовать белые пятна?

— Согласен, это впечатляет, — кивнул Могильщик.

— Понятное дело, — не стал спорить с ним Маленький Майк.

— Но как вышло, что я никогда не слышал о тебе, если ты такой мастер?

— Да нет, ты, конечно обо мне слышал. Маленький Майк — это для друзей. А мое полное имя — Микеланджело Гоген Рембрандт Ван Гог Рокуэлл Пикассо. — Он выдержал паузу. — Но лучшие свои работы я пишу инкогнито.

— А с чего это художнику не подписывать свои работы?

— На то есть причины.

— Может, раскроешь их нам? — настаивал Гейнс.

Маленький Майк отхлебнул из бутылки.

— Конечно, почему нет?

ВЕЛИЧАЙШАЯ КАРТИНА ВСЕХ ВРЕМЕН

Прежде всего вы должны понимать (начал Маленький Майк), что не каждое произведение искусства — оригинал. Я заработал больше денег, копируя старых мастеров для частных коллекционеров и музеев, которые не хотели признаваться в том, что оригиналы украдены или истлели, чем продавая собственные картины, хотя и они уходили за приличные деньги.

Странно, конечно, но это так. Я заработал миллионы на моих копиях «Трех фаций», «Настойчивости памяти», обложек трех номеров «Сэтедей ивнинг пост», а вот за свои работы, за одним исключением, о котором я собираюсь вам рассказать, я не получал больше пяти тысяч кредиток. И заплатил мне их Томагавк за портрет Шестиглазой Салли, который висит над стойкой его бара. Теперь-то я понимаю, что следовало просить по тысяче на глаз.

Это дилемма, с которой сталкивается каждый талант: мир, в моем случае галактика, еще не готов нас признать. Не созрел. Мы обгоняем свое время. Вспомните бедного Ван Гога. Человек умер, не продав ни одной своей картины. Или Марка Пинка.

* * *

— Какого Марка? — переспросил Макс Три Ствола.

— Пинка.

— Никогда о нем не слышал.

— Теперь понимаете, о чем я? — задал Маленький Майк риторический вопрос.

* * *

Однако (продолжал Маленький Майк), я никогда не верил в пользу голодания, поэтому брался за любую работу, которая позволяла оплатить счета и упрочить репутацию, пусть и не ту репутацию, которая должна быть у человека с таким несомненным талантом, как у меня. Я даже согласился нарисовать шесть марок для почты Пепони.