Светлана Зорина - Снежная Принцесса Страница 8

— Лично я не уверен, что они безобидны, — возразил "вечный студент" Ганс Фишер, утончённо-красивый молодой человек, постоянно экспериментирующий с цветом своих волос. Выглядел он гораздо моложе своих двадцати девяти лет, из которых почти одиннадцать учился в Гаммельском университете. Ганс сменил уже пять факультетов и наконец остановился на философском — по-видимому, согласившись с утверждением, что философия — мать всех наук. Во всяком случае, он держался там уже больше двух лет. В «часовне» шутили, что Ганс переходит на новый факультет, перебрав всех девиц предыдущего. Он относился к той категории молодых людей, которых любят все — девушки, друзья, соседи по дому. Гансу Фишеру было шестнадцать, когда его родители погибли в потрясшей тогда весь Германар катастрофе межзвёздного корабля «Сигма». Родительские сбережения уже подходили к концу, но Ганс продолжал жить как Бог на душу положит, не особенно задумываясь о будущем. В последнее время в «часовне» радовались, что он наконец-то нашёл заработок, заключив договор с издательством «Орион». Ганс неплохо владел двумя старыми языками и решил подзаработать переводами. Все гадали, насколько его хватит. Илана знала, что Лидия и Джек поспорили, доучится ли Ганс на философском хотя бы до свидетельства бакалавра. Джек говорил, что нет, а Лидия в Ганса верила. В отношении других она была достаточно оптимистична.

— Все хотят, чтобы другие были безобидными, — язвительно заметила Таня. — Лично я всегда на стороне изгоев! Ведь я сама такая. Всю жизнь. И я прекрасно таких понимаю.

С этими словами она устремила на Илану самый что ни на есть проникновенный взгляд. Наверное, так по её понятиям должны были смотреть друг на друга родственные души. Тане Коэн очень нравилось чувствовать себя изгоем. Она упивалась своей отверженностью и непонятостью, которые стали едва ли не смыслом её существования. Её действительно отвергали: сначала — очень долго — издатели, а теперь ещё и читатели. Но Таня ни за что не хотела понять, что причина этого весьма проста и банальна — отсутствие поэтического дара. Остальные завсегдатаи «часовни» это понимали, но никогда с Таней не спорили. В конце концов, каждый имеет право воображать себя тем, кем ему хочется быть. Если это спасает от отчаяния. И каждый имеет право верить в чудо. Те, что иногда собирались по вечерам в домике под часами, стрелки которых замерли возле цифры 12, ждали, что их жизнь изменится и непременно к лучшему. Когда это будет? Возможно, когда заржавевшие стрелки придут в движение и сделают последний скачок… Когда часы наконец-то покажут, что наступило волшебное время. Время перемен и исполнения желаний.

Илана потеряла нить разговора, задремав в углу дивана в обнимку с котом Люцифером — сегодня он был настроен на редкость благодушно. Впрочем, к детям Люцифер всегда был снисходителен. Илана только что до отвала наелась пышек, но в сон её потянуло скорее не от сытости, а из-за молочного ликёра, которого ей вместо сливок добавила в кофе вечно рассеянная Лидия. Когда девочка наконец стряхнула сонливость, в гостиной уже вовсю обсуждали семейство пастора Коула. Илана порадовалась, что бабушка Полли всего этого не слышит. Полли Стивенс не питала особой симпатии к главе прихода, но она считала, что критиковать служителей Бога нельзя. Уже хотя бы потому, что они служат Богу. Илана иногда размышляла, надо ли Богу, чтобы ему служили такие, как пастор Коул. Наверное, ответить на этот вопрос мог только Бог, но как добиться от него ответа, Илана не знала.

Сегодня речь шла в основном о супруге пастора Марианне.

— Да с чего вы взяли, что она изменилась? — говорила Таня. — Какая была, такая и осталась. По сути. Она только маску сменила.

— Так и мы о том же, — пожал плечами Ганс. — В большинстве случаев перемены, которые происходят с людьми, именно к этому и сводятся — меняется фишка, а суть…

— Я её лучше всех знаю, — не слушая его, продолжала Таня. — Мы с Марианной не только жили по соседству, мы с ней даже успели поучиться на одном факультете.

Это Илана уже знала. Таня Коэн и супруга пастора два года вместе учились на факультете лингвистики Гаммельского университета. Потом Таня перевелась на факультет литературного творчества.

— Есть люди, которым непременно надо быть поборниками какой-нибудь идеи, — прихлёбывая кофе с ликёром и всё более воодушевляясь, рассуждала Таня. — Пятнадцать лет назад Марианна проповедовала абсолютную свободу. Свободу любви, свободу веры… Я тоже несколько раз была на сборищах этих «космополитов». Марианна Твинс вечно лезла на трибуну и трындела, что подлинная свобода доступна только творческой личности. Она же считала себя художницей… Надо отдать ей должное — она вовремя поняла, что шансов прославиться своими картинами и разбогатеть на них у неё нет. Я на своих стихах, конечно, тоже не разжилась, но зато я не изменила себе… Впрочем, Марианна тоже. Не удалось самоутвердиться в науке, в искусстве, так она в религию ударилась. Дело-то беспроигрышное. Достаточно высоко поднять голову и с достоинством сказать: "Моя вера — самая истинная!" Теперь она проповедует ортодоксальное учение, затхлые устои… Вписалась в очередное сообщество. На сей раз успешно. Теперь она получила возможность не только разглагольствовать перед толпой и всех поучать. Теперь она обрела благополучие и высокий статус. Некоторые её тут прямо святой женщиной считают. Видели бы, как она когда-то в ресторане «Купава» кочевала с одних мужских колен на другие! И не возражала, когда её при этом снимали. Надо же было продемонстрировать, какая она свободная личность! Я ещё тогда поняла, что свобода для неё — это что-то вроде запрещённой игрушки. Как волшебные шары и кубики у нынешних детей. Игрушка, которой дитя спешит натешиться, чтобы потом засунуть её подальше, сесть, как паинька, и сложить ручки на коленях. Дескать, я вообще-то хорошая девочка, всё больше книжки читаю. Ну пошалила немножко, пока в младшую группу ходила, но это же не значит, что я совсем не заслуживаю сладкого… Самое забавное, что Марианна продолжает разглагольствовать о свободе. Говорит, что подлинная свобода духа и помогла ей сделать в жизни правильный выбор…

— А если сейчас кто-нибудь обнародует эти снимки! — оживилась Лидия. — Ну те, что с неё делали тогда, в ресторанах…

— Ну и что? — махнула рукой Таня. — Даже если они сохранились, Марианну там никто не узнает. Лохматая, размалёванная девица в вечно задранной юбке… Знаете, она у неё всегда как бы случайно задиралась… А что мы видим теперь? Мумия в платочке. Ну а если даже узнают, уверяю вас — Марианна не растеряется. Тут же сравнит себя с какой-нибудь Марией Магдалиной, которая блуждала впотьмах, пока не обрела свет истинной веры. Я её недавно в универмаге встретила. Она меня окликнула, а мне даже свернуть было некуда. Затрындела опять про свою семью, про то, какая у неё полноценная жизнь — ну в отличие от моей. А напоследок говорит…