Руфи Руф - Ля-ля, детка! Страница 8

Перечислить все унижения, которых я натерпелась от нее — не хватит времени. Если с папашей мне было все понятно и очевидно, то мама — была мамой. И почему в пять лет, или позже, я должна была отказываться от нее? За что она меня не любила и ненавидела, я не понимала.

Итак, у папашки появилась идея-фикс — развод. Она мне очень нравилась. Втайне я надеялась, что он наконец решится и свалит от нас подальше навсегда. В те дни мама рассказала мне о том, как вышла замуж не по любви. Раньше она любила парня, а он женился на другой, потому что она была недостаточно красивой.

"— Ты пыталась с ним объясниться, мама?".

"— Нет, что бы это дало?"..

Тогда для себя я решила, что если я кого-то полюблю, то заставлю его выслушать меня, сделаю все, чтобы не быть трусихой, которая боится объяснений с любимым…

Вечером мы выслушивали очередную Бредди-песню, что он может творить все что ему вздумается: запрещать нам все что мы любим, орать на нас, оскорблять, уничтожать морально, бить, и весь этот жестокий бред и кошмар, от которого хотелось проснуться как от дурного сна. После того как мне исполнилось восемь и меня стали избивать чуть ли не несколько раз в день, в маме что-то надломилось. "Женщина должна быть терпеливой" — повторяла она и стала внушать себе, что все у нее хорошо. Что никаких побоев в семье не было и нет. Что все дурное в нем — хорошее, или терпимое. Что чудовище — это ее дочь. Она не видела во мне ничего хорошего…

В двадцать пять лет я буду совсем немного бывать в одной компании. Некоторых людей захочу назвать своими друзьями. Один из них, расскажет, не лично мне — всем, — как в детстве он, папа, мама — всей дружной семьей лепили пельмени. Мы никогда не станем друзьями с любителем пельменей, хотя какое-то время мне будет наивно казаться, что это возможно. Раньше мне хотелось сказать этому человеку: "Помоги мне освободиться. Помоги изменить эту жизнь, где меня не ждет ничего радостного. Взгляни — ты так же счастлив, насколько несчастна я. Чудес не бывает, и мне не на что рассчитывать. Я люблю. Я любила. Но мне не выбраться из этого болота самой. Ты и подобные тебе отказались. Значит я не стою ничего. Я хочу умереть. Жизнь превратилась в такую агонию, что я уже неделями не выхожу на улицу. Я бегаю как заведенная по квартире: днем голодаю, а ночью ем — когда голод скрутит кишки и в голове хоть немного проясняется. Я не помню сколько раз в сутки я чищу зубы; сколько раз и что именно ем. Терплю и не иду в туалет по нескольку часов — так мне грустно. Ориентируюсь по тем сериалам которые мелькают на экране телеящика. Я не ложусь спать даже тогда, когда очень хочу. Я настолько издергана и измучена, что ты бы пожалел меня теперь".

Но нет. Я знаю, что он не пожалеет. И у меня такое чувство, что я воюю с целым миром. Зеленое сердце Вселенной пульсирует и сжимается ее болью и радостью. Вы не можете принять меня, из-за моего горя, которое не терпит никто. Вряд ли вы испытаете ко мне хоть какие-то теплые чувства. Странно, что при этом я стараюсь любить.

11. КАК ПАПА ОТНОСИЛСЯ К МАМЕ

Осознание того, что с моей семьей не все в порядке, пришло внезапно. Характер людей лучше всего чувствуется в дороге. Мы ехали в поезде, когда мне было пять. С нами разместилась еще одна семья — папа-мама и двое детей. Это — незабываемое воспоминание. Все они вели себя настолько свободно и раскрепощенно, что на них сначала было страшно смотреть. Если бы так себя вела я, меня бы уже обругали и избили. Мне казалось, что родители этих детей сейчас перестанут улыбаться и ка-ак набросятся на них! Но такого не происходило. Им ничего не запрещали! На них не рычали, не дёргали по придуренным, мелочным поводам, не оскорбляли. Их любили, и они весело бегали, играя друг с другом. Позже мы вместе читали книжки и старшая девочка подарила мне свои…

Нет ничего фальшивее, когда тиран несчастливой семьи пытается натянуть перед другими, по-настоящему счастливыми людьми, добрую маску. Как уродливо это притворство. Ты не можешь не понимать громадную разницу между чужой счастливой жизнью — и ужасной, своей собственной.

Что же было не так? Решительно все.

Начну с простого. Наша квартира была самая ободранная, одежда самая бедная, а холодильник — зияюще пустой. Отвалившаяся дверная ручка могла не чиниться в доме девять лет. Другим членам семьи брать в руки отвертку категорически запрещалось. Все должны были знать, кто в доме хозяин — и имеет право ремонтировать, или не ремонтировать. Плинтуса и карнизы полгода лежали посередине комнаты, а потом еще несколько месяцев прибивались. Соседи сходили с ума каждый день. С восьми до десяти вечера в нашей квартире работала дрель. Как будто нужно было пробить не пару дырок, а тысячу.

Когда старшая дочь (то есть я) принималась за уборку, обязательно вспыхивал скандал. Ему не нравилось жить в чистоте. Зато нам нравилось!!! Впрочем, очень скоро мать забьет — и на чистоту, и на хозяйство. И сколько бы я не вычищала грязь, её станет накапливаться все больше и больше. И дело даже не в том, сколько раз в неделю ты пропылесосишь, помоешь пол, вытрешь пыль и сложишь вещи. А в том, что…

Абсолютно нормальным считалось выставить мусорное ведро во время ужина или завтрака на середину кухни. "Чтобы не забыть вынести мусор завтра! Приятного аппетита!". Пытаешься поставить воняющие отбросы назад и слышишь рычание: "А ну поставь на место, а не то я тебе голову оторву!". Вырывает ведро из рук и буквально бросает его на пол на прежнее место…

Если папашка мыл за собой тарелку, чашку, вилку — они оставались липкими и мерзкими на ощупь. Когда в чистой посуде нам попадалась такая тарелка, мы уже знали, кто ее так "обработал". Я и Эн всегда над этим прикалывались. Берешь: "Ай!!!! Жирная!!!" — и рука отдергивается, как от жабы. Как бы часто это не происходило, наша реакция одинаково свежая — и это смешно.

Вонючие носки могли лежать на видном месте — на полке, рядом с туалетной водой и косметикой. Его грязное белье кипой лежало в кресле и смердело, как неделю не мытые подмышки. Приходилось сначала бросать его в корзину для грязного белья, а потом выслушивать истерики и угрозы, по поводу того, куда оно делось. Он никогда не снимал обувь, если среди дня заходил домой. Так и ходил в ботинках: по кухне, коридору, комнате. Мог так зайти даже в туалет или ванную. Уважения к своему дому у него было не больше, чем к вокзалу или к ночлежке. Никакие возражения против этого не принимались. Убитый рабочий кейс, залежаный по самым грязным полам в общественных гастрономах, в трамваях и метро, на прилавках мясных рынков, мог запросто оказаться поверх чистого одеяла — на гладильном столике. Замызганный угол чемодана нередко зарывался в кучу наших чистых трусов, кофточек и футболок. Притаскивал в дом разный хлам с мусорки. Например, трость бомжа со свинцовым наконечником. Сия полезная вещь была нужна: "Чтобы бить грабителей по лбу, если они вдруг станут ломиться в квартиру!". Под каждой батареей, вдоль каждой стены и под столами, на балконах и в кладовке — валялись бесчисленные клумаки, грязные кульки, торбы. Особенно захламленной была кухня — свободного пола почти не было, и передвигаться по ней нужно было в основном на цыпочках, скача как горная лань. Ни к мойке удобно не подойти, ни к плите. Ящики в квартире попадались под ноги так неожиданно, что ничего не стоило расшибиться до крови. Бредди не думая ставил их в самых проходных местах. И когда в потемках мы шли на кухню попить воды, обязательно натыкались на них и падали. Особенно было жаль маму. Она вскрикивала и плакала от боли, но больше от обиды. При этом я чувствовала себя так, будто он ее нарочно ударил. Ведь она столько раз предупреждала и просила его не ставить ничего на дороге. "Бац!" — вижу звёздочки в глазах и слышу свой непроизвольный многоэтажный мат… Реакция на боль…