Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике Страница 8

Наша машина удачно вписалась между двумя такими же сигарообразными и – толчками – подвигалась вместе со всеми к шлагбауму.

– Так, – мама посмотрела на часы, – коллега Сидоров, телефон на вахте?

Сидоров согласно махнул рукой.

– Я тогда постараюсь…

Сидоров отодвинул дверь кабины, придержал маму за локоть.

Мама легко спрыгнула на землю, пошла между машинами к вахте.

– Хороша, – вздохнул шофер Жак.

– Да уж, – согласился Сидоров, – неплоха.

Мама подошла к вахте. Караульный кивнул, завидя ее.

Телефон черной допотопной лягушкой распластался на стене тоннеля.

Мама разговаривала по телефону, морщилась от гудков машин, втолковывала что-то в телефонную трубку, зажимама одной рукой ухо.

Шофер положил руки на руль. Отдыхал.

– О, – сказал Сидоров, – гляди. Краса планеты. Андромеда.

– Где?

– Да вон, недалеко от вахты, вон…

Я тоже стал вглядываться.

– Вы, – тихо сказал я, – ошибаетесь, не может быть, чтоб так скоро… конкурс был еще вчера…только вчера. Еще неделя, целая неделя.

– Хо, – обрадовался Жак, – слыхал невинного? Все он знает, и про конкурс, и про Андромеду, а про то, как себя вести, не знает.

– Но почему? – недоумевал я. – Почему? Я точно знаю, конкурс в орфеануме был вчера. Вчера была победительница – 120 очков. Еще неделя…

– Парень, – объяснил мне Сидоров, – если ты все знаешь про конкурсы и про Андромед, так как же ты не знаешь, что после конкурса дракона злить нельзя?

– Я… – я вдруг увидел, что мама остановилась у машины с открытым кузовом, – остановилась, заговорила, – я… – горло у меня перехватило, ибо я увидел, с кем разговаривала моя мама, – не знал.

– Ну так узнай, – довольно грубо сказал Сидоров, – зверек, может, и заснул бы, может, и забыл бы за неделю-то подготовки – такое бывало – редко, но бывало, а ты напомнил.

– Мэлори, – заорал я и рванулся в отворенную дверь кабины, – Мэлори!

Мэлори, разговаривающая с моей мамой, повернулась. На ней была шубка, отороченная белым мехом.

Завидев меня, она замахала руками, заулыбалась.

– Джеки, – кричала она, – Джеки! И ты?…Ты чего с "псами"? Джеки! Тебе никто не говорил, какой ты славный! Я лю…

Сидоров швырнул меня обратно на сидение.

Машина с Мэлори медленно проползла под поднятым шлагбаумом.

Мэлори стояла в кузове и махала рукой.

Горло мне раздула безобразная икота, я утирал слезы рукавом, вопил что-то нечленораздельное, глупое.

– Чего это? – с опаской спросил Жак.

– Истерика, – спокойно объяснил Сидоров и добавил: – Вот скажи-ка мне лучше, отчего это хорошие женщины нормальных мужиков не любят, а все какую-то слизь болотную, слабаков, истериков?

– А оттого это, – мама подошла к кабине и протянула руку, Сидоров помог ей влезть и затворил за ней дверь, – спасибо… что в хорошей женщине сильнее материнские черты. А матери что важнее всего? Обогреть да приласкать, накормить, защитить. Для матери в мужчине важна не сила, а слабость.

– Мудро, – буркнул Сидоров.

Мы въезжали под шлагбаум.

– Джек, – обратилась ко мне мама, – во время развода от меня – ни на шаг! На тебя разнарядка – в лабораторию.

– Я хочу в "отпетые", – я перестал плакать, смотрел прямо перед собой, – там должен быть выбор – я пойду в "отпетые".

Мама извлекла из сумки сигареты, предложила Жаку и Сидорову.

Те взяли.

– Командир, – попросил Жак, – покажи фокус!

– Есть, – улыбнулся Сидоров, – для дамы, для коллеги Рахиль – покажу!

Он снял шлем и закурил.

Машина тем временем подкатила к шлагбауму.

– Дверь? – спросила мама.

– Уу, – покивал, затягиваясь сигаретным дымом, Сидоров.

Мама приотворила дверь.

Солдат поднял шлагбаум.

– Сидоров, – крикнул солдат, – что у тебя за толпа в кабине?

Сидоров махнул рукой, мол, не мешай.

Солдат хмыкнул, пожал плечами. Мама протянула ему пропуска.

– Да не надо, – поморщился солдат, – я и так вижу. Валяйте, валяйте, а то на развод не поспеете.

Дверь кабины плотно замкнулась.

Сидоров покраснел, глаза его наполнились слезами, и я увидел, как из извилин его мозга повалил дым.

– Ой! – совершенно неискренно восхитилась мама, – прелесть! прелесть! Как это у вас получается…

– А вот, – самодовольно сказал Сидоров, стряхивая пепел, – срежет у вас дракоша на чужой планете такой скальп – и вы выучитесь дым из ушей пускать. Больно только, – Сидоров поморщился и надел шлем, – а так ничего. И ребятам нравится. У "псов", сами знаете, – должность… и занятия тоскливые – а тут -развлечение.

– Я в "отпетые", – повторил я, словно зазубривая наизусть свое желание.

– Видал, – хмыкнул Жак, – он тоже хочет дым из мозгов пускать.

Мама улыбнулась. Она заговорила очень спокойно, очень рассудительно:

– Видишь ли, Джек, наверное, такой вариант был бы вовсе неплох. Но мы не готовили тебя в "отпетые". У нас были другие планы относительно тебя. Извини. Там, Джек, закавыка не только в твоем желании – хотя это один из важных факторов (вербовки – нет, все "отпетые" – добровольцы) – главное все-таки – испытания. А испытания ты не пройдешь, да я и не хочу, чтобы… – мама замолчала.

Мы въезжали на площадь, залитую безжалостным светом прожекторов. Машины останавливались у стен, отворялись кузовы, оттуда спрыгивали люди, площадь быстро заполнялась народом.

Мама выпрыгнула из машины. Следом за ней – я. Мама протянула мне сумку: "Держи и не выпускай".

Сидоров держал в руке разграфленные листки, перелистывал их, шевелил губами.

– Мы пойдем, – сказала мама, – ладно?

Сидоров кивнул, потом оторвался от своих листков и подмигнул маме:

– Удачи… Я наряды сдам, ну а уж если у тебя не выгорит… – Сидоров развел руками.

– Выгорит, – мама заулыбалась, – у меня все выгорит.

Она крепко взяла меня за руку и повела сквозь толпу.

– Александр Петрович! – закричала она. – Саша, – она замахала рукой, – Саня! Я здесь…

Люди недовольно оглядывались.

Людей было много, стояли они тесно. За порядком следили конвойные – "псы". Они не давали толпе смешаться, делили ее на ровные квадраты, но мама смело пробиралась вперед, тыча конвойным под нос наши пропуска.

– Рая, – чуть удивленно выкрикнул пожилой полный человек, пробирающийся к нам, – ну наконец-то, где он? А…

Человек остановился рядом с нами, тяжело, устало дыша.

– Ну хорошо. Я уж думал… Все, все, Рая. Оформлено, завязано, пошли со мной.

Он вел нас к противоположной стене, окаймляющей площадь; от шума, толкотни, безжалостного света у меня кружилась голова, нестерпимо болели глаза и хотелось спать, спать.

Мы протискивались сквозь толпу, разделенную редкими цепями конвойных. Александр Петрович спешил. Несмотря на пар, вырывающийся у него изо рта, Александр Петрович потел и часто вытирал пот рукой со лба.