Феликс Крес - Брошенное королевство Страница 87

— Так мы плывем в Лонд?

Офицер не ответил. Он все смотрел и смотрел на сухопутную крысу, пока у бедняги не побежали по спине мурашки. Оглянувшись на банду позади себя, он пришел к выводу, что столь безобразных физиономий не видел еще никогда в жизни (несмотря на то, что воспитывался не во дворце). Товарищ по камере сумел соблазнить его золотом, но говорил о «военном корабле, на который можно попасть, если идти по восточному берегу бухты». Все сходилось, кроме «военного корабля». Посланец примерно знал, как обстоят дела в действительности, но все же «военный корабль» звучало вполне пристойно; Раладан ловко умел маскировать словами реальность. А тут стояла пиратская посудина, и притом настолько пиратская, насколько это вообще возможно. Живое воплощение страшных историй о пиратах. На этой палубе никто никогда ничего не убирал; свернутые паруса — черные, вымазанные дегтем — выглядели так, словно вот-вот должны были истлеть и свалиться с рей. И команда под стать кораблю. Подпорченной говядине, которую держали в бочках, эти висельники из-под темной звезды наверняка предпочитали человеческое мясо, лишь бы свежее. Популярностью пользовались тяжелые серьги, воткнутые куда попало. На корабле возили каких-то шлюх, возможно, и не старых, но грязных, явно побитых (во всяком случае, покрытых синяками), и окончательно лишившихся стыда, поскольку каждая вторая ходила почти полуголой, с толстой тряпкой на башке и в разорванной рубашке, завязанной узлом, грохоча черными пятками о доски палубы и размашисто, по-моряцки, покачиваясь. Казалось ясным, что каждый, кто сюда попадет, может быть счастлив, если ему вообще удастся уйти.

И так оно было на самом деле. Мевеву Тихому — ибо так звали командира корабля, из-за его привычки молча кивать в ответ на каждое услышанное слово, — действительно очень хотелось дать команде поразвлечься после многих дней сонного безделья. И если бы это был, например, посланец Белой Шлюхи (то есть княгини Алиды) или, скажем, достойнейшего императора, Мевев Тихий отдал бы его команде. Но сухопутная крыса являлась посланцем Раладана, а это было наверняка так, поскольку он слово в слово повторил то, что ему велели, и там звучало явное предостережение для Мевева. Раладан же не стал бы искать виноватых, и никому бы не помогла попытка свалить ответственность на другого, объяснить все ошибкой или недоразумением. Если «Гнилой труп» не собирался стать назавтра «Трупом, потопленным вместе со всей командой» (длинное, но наверняка верное название), то посланцу полагалось остаться в живых и уйти с мешком серебра за пазухой. Так что Мевев Тихий с тяжелым сердцем приказал выдать награду. К счастью, он знал, что Раладан вернет ему деньги, и с немалой лихвой. Ради Раладана стоило отказаться от мелких удовольствий.

Три шлюпки взяли корабль на буксир. Не могло быть и речи о том, чтобы он выбрался из укрытия собственными силами. Вопрос заключался в том, имелись ли у него вообще шансы выбраться.

О перепуганном посланце, который, прижимая к себе свое серебро, спрятался в углу между каким-то ящиком и фальшбортом, быстро забыли. Несмотря на нечеловеческие усилия гребцов в шлюпках, вскоре треснула обшивка левого борта на уровне фок-мачты. Сорок ритмично ревущих матросов черпали воду из трюма, несколько сражались с пучиной, пытаясь наложить заплату, чему мешала хлещущая с огромной силой вода.

Затрещало дубовое дерево, когда скалы повредили корпус с другой стороны. Не слишком сильно, вода лишь просачивалась сквозь щели, и обшивку удалось укрепить, прежде чем вода выломала поврежденные доски. У Мевева Тихого на бизань-мачте оставалось ровно столько полотна, чтобы обеспечить хоть какую-то управляемость корабля, когда опасно натягивались буксирные тросы.

Вскоре, впрочем, не выдержал первый, убив на месте матроса.

Еще чуть позже лопнул второй.

Мевев Тихий обрадовался, ибо все уже висело на волоске, и места для колебаний не оставалось. Направление ветра, отражавшегося от высокого берега, невозможно было предвидеть. Паруса подняли полностью; одна шлюпка никак не могла удержать большой корабль на буксире. «Гнилой труп» поймал ветер и почти лег на борт, командир же его то хохотал, то кивал, отдавая приказы матросам на парусах и руле, ибо было совершенно ясно, что либо он диким усилием вслепую вырвется из ловушки, либо — что он радостно повторял про себя раз за разом — разобьет «Труп» на рифах в мелкие щепки. И будет возвращаться на Агары вплавь.

Несмотря на весьма странный нрав, Мевев не был дураком, и Раладан на него рассчитывал. Куда больше он беспокоился за посланца, ненадежного человека, которого искушала награда, — но тот мог подвести, захлебнуться вновь обретенной свободой или попросту призадуматься и сказать себе: «Нет уж! Неизвестно, что это за корабль, меня ведь там зарежут, или еще что-нибудь!» Раладана это вовсе бы не удивило. Однако он заранее предположил, что как посланец, так и Мевев справятся со своей задачей, ну а если нет… то нет. В самой тюремной крепости ему так или иначе приходилось действовать без поддержки, потом же он намеревался поступить так, как продиктуют обстоятельства.

Что должен был сделать Мевев? Раладан не передал никаких подробных распоряжений, разумно полагая, что командир парусника сделает все возможное, а его план, пусть даже несовершенный, но зато собственный, будет лучше, чем придуманный и навязанный кем-то другим. Мевеву полагалось отвлечь внимание войск в городе, устроить какую-нибудь заваруху, что-то сжечь, поднять шум… Авантюра, ничего больше. Какой «военный план» можно составить в подобной ситуации? Воздерживаясь от дачи Мевеву советов, Раладан тем не менее предполагал, что заместитель Ридареты высадит часть команды на берег и под водительством посланца доберется до окраины города, или (чего он немного опасался) выведет корабль из укрытия, высадит вооруженный отряд чуть ближе, сам же с остальной командой выманит корабли морской стражи из порта. По существу он, однако, не знал, что Тихий сочтет лучшим, полагаясь только на его здравомыслие (с которым дела обстояли не так уж плохо), отвагу и лихость (с этим порой бывало еще лучше, чем со здравомыслием). Определив день, Раладан мог уже просто ставить очередные черточки на стене и считать, что все как-то образуется. Так могло быть, хотя вовсе не обязательно. Он спел своей команде еще две песни, ему ответили одной, но очень красивой. Поставив для порядка последнюю черточку на стене, Раладан ждал ужина — кашу с чем-то странным, вязким, съедобным, но очень невкусным. Дождавшись, он начал покидать камеру.

Открылась маленькая створка под дверью, но миску туда не просунули; вместо этого стражник заглянул в зарешеченное окошечко, так как из камеры доносились странные звуки. Несколько мгновений он понятия не имел, что, собственно, делать… Спокойный, певший моряцкие песни узник, весь в крови, хрипел и, похоже, умирал, его тело сотрясали слабые судороги. У него не было руки! У стражника волосы на голове встали дыбом, поскольку он уже видал таких, которые от отчаяния разбивали себе головы о стену, но эти двое, на которых он смотрел, почти разорвали друг друга в клочья в драке, шума которой каким-то чудом никто не слышал. Новый сокамерник моряка лежал неподвижно рядом с ним, наверняка уже мертвый. Стражник закричал и побежал за товарищем; перед глазами его стояла картина оторванной, отломанной в локте, может, вообще отгрызенной руки, лежащей возле окровавленного пустого рукава. Вскоре дверь открылась, и двое стражников ворвались внутрь.