Сергей Лисицын - Молот Времени: Право сильного Страница 89

Одни извивающиеся балки норовили оплести меня, раздавить в смертельных объятиях. Другие, свернувшись в тугую спираль, мгновенно распрямлялись – точь-в-точь как болотные питоны, таранным ударом своей головы ломающие ребра и хребет грязеруху.

И Бьерсард в полной мере показал в тот день, на что способен!

Моя рука мало участвовала в происходящем, лишь подчинялась стремительным взмахам топора. А он метался неудержимой молнией, одним касанием рассекая преграды. Не увязал в толстом дереве, не отскакивал, выбивая щепки... Щепок вообще не было – брусья очень быстро превращались в груду чурбаков с идеально ровными срезами, падавших на пол и подергивающихся под ногами. Но, естественно, в эти мгновения думать о том, чтобы самому перейти в атаку, не пришлось...

Не остался забытым и Калрэйн. Что именно применил против него маг, я толком не разглядел, не до того было. Но что-то, направленное на выстроившиеся вдоль стены бочонки с известью. И ни их, ни саму стену теперь не увидеть – ту часть зала на манер густого тумана затянула известковая взвесь, повисшая в воздухе.

Но ассасин остался цел и невредим. Более того, под прикрытием белой мути подобрался вдоль стены гораздо ближе к меднолицему.

Маг впервые оказался вынужден прервать начатое заклинание: штабель досок (зашевелившийся, явно рвущийся на помощь атакующим меня брусьям) вновь замер недвижно, а колдун оборотился к Калрэйну, выкрикнул короткое гортанное слово, взмахнул руками, замысловато растопырив пальцы.

Большая куча песка, на которую мне довелось сегодня приземлиться, превратилась в нечто совсем иное – в холм из пузырящейся массы ядовито-зеленого цвета. Масса оказалась достаточно жидкой, мгновенно хлынула во все стороны, – в том числе на Калрэйна, зажатого между стеной и бывшим песком.

Разбросанные по полу деревянные обломки при соприкосновении с зеленой гадостью растворялись почти мгновенно. Вернее, почти мгновенно превращались в эту пузырящуюся гнусь.

Без сомнения, та же судьба ждала и ассасина. Да вот только он не стал дожидаться судьбы.

Мне казалось, что за годы нашего знакомства я достаточно полно изучил умения Калрэйна. Ошибался. Такого видеть мне еще не доводилось...

Он просто-напросто побежал по отвесной стене. Да-да, именно побежал. Вверх, очень быстро. Ноги ассасина мелькали с неимоверной скоростью, мой взгляд не успевал уловить отдельные фазы слитого, смазанного движение.

Взбежав на высоту в два своих роста, Калрэйн сильно оттолкнулся от стены, прыгнул. Приземлился чуть ли не на середине зала, описав в воздухе двойное сальто.

А затем повел себя странно: неторопливо отер пот со лба, расстегнул воротник рубахи, словно ему не хватало воздуха...

Я сдержал очередной удар Бьерсарда, не сразу сообразив, что все закончилось. Рубить уцелевшие брусья – все еще изогнувшиеся и перекрученные, но уже неподвижные, вновь одеревеневшие, – смысла больше не было.

...Маг неподвижно лежал на спине. В глазных прорезях маски едва виднелись две крохотные рукояти двух крохотных клинков – тех самых, в которых Хлада несколько издевательски заподозрила зубочистки... Ни бросков, ни полета миниатюрнейшего оружия я не заметил...

Меднолицый тоже.

Близнецам удалось закончить схватку без единой серьезной раны. Лишь у Ламмо на лбу виднелась даже не рана, скорее большая ссадина, уже запекшаяся и не кровоточащая. Ну вот, будет какое-то отличие, пока Ломмо специально и собственноручно не повредит себе лоб.

Хлада же не разминулась с оружием шлемоносцев, и рана оказалась посерьезнее царапины близнеца, – на левой руке, словно для симметрии к той, что получила наемница в ночном побоище.

Однако держалась она бодро, не обращала на капавшую с рукава кровь ни малейшего внимания.

Противники полегли все до единого... Здесь, во внутреннем дворе замка, лежали лишь три мертвеца в черных бацинетах, но Ламмо сказал:

– Мы убили...

А Ломмо закончил:

– ...всех.

Ни радости, ни гордости в их словах я не ощутил... А ведь оба так жаждали подвигов. Ну что же, ребятишки помаленьку начинают привыкать к роли героев... Порой приходится, порой необходимо делать работу, результат которой – груда окровавленных трупов. Вот только гордиться ею нельзя.

Ах да, совсем забыл, – мы же нашли Навершие...

Но никакой радости от долгожданного события я не испытал.

Пирамида стояла здесь же, во дворе, неподалеку от круглого провала. Кристалл вновь переливался, сверкал всеми цветами радуги. Словно нетерпеливо жаждал крови, словно ждал горячего, еще живого, трепещущего сердца... Глупо ненавидеть неодушевленный предмет, но я испытывал к Навершию чувство, весьма напоминавшее ненависть.

Не знаю, куда тащили пирамиду трое последних черношлемников. В зал, в лабораторию? Или спешили укрыть в каком-то тайнике?

В любом случае не преуспели. Не донесли, не укрыли... Двое лежали, пробитые стрелами близнецов. Третий, близко познакомившийся с саблей майфрау Сельми, неподвижно скорчился на плитах двора, вцепившись в живот двумя руками, вокруг натекла большая лужа крови... Ладно хоть ни капли не попало на хрустальный футляр Навершия, – Сеггер ведает, что бы тогда началось.

– Отец... – начал Ламмо, показывая на пирамиду.

– ...теперь нас...

– ...простит...

– ...за побег?

– Простит, конечно. Жаль, что не знаком с этим достойнейшим человеком. Но обязательно познакомлюсь. И скажу спасибо за сыновей.

– Ты...

– ...знаком.

– Его зовут...

– ...Томмо-барн.

Вот как... Ответить братьям я ничего не успел – увидел, что собирается сделать наемница. И завопил:

– Не-е-е-т! Назад!!!

Она отдернула руку, протянутую к пирамиде, но поздно: большая капля крови уже полетела вниз и ударилась о хрусталь.

Голос гремел, отражаясь от полуразрушенных стен дворца, отдавался гулким эхом в бездонном круглом провале:

– Ты получишь этот камень, Хигарт, только если вернешь то, что принадлежит тебе не по праву!

Боюсь, что странные иллюзии, порождаемые Навершием Молота, попробовавшим кровь, были не совсем иллюзиями... А бредовые видения, вызванные дымом сгоревшего зелья троллей, – не совсем бредовыми...

Потому что произносила эти слова отнюдь не наемница Хлада Сельми, сестричка давнего моего боевого товарища Йоса, ныне покойного.

Ко мне обращалась нельфияда.

Темная шевелюра вновь приобрела цвет расплавленного золота, исчезли костяные шпильки, исчезла заостренная гирька на ремешке, вплетенном в конец косы, – и золотые волосы ниспадали до талии. Кожа куда менее загорелая, чем у Хлады, лицо очень похожее, но выражение совсем другое, и другие глаза – ярко-голубые... Затертая бригантина наемницы обернулась ослепительно сверкающим полудоспехом, изукрашенным золотой насечкой и драгоценными камнями.