Элрик: Лунные дороги - Муркок Майкл Страница 9

– Значит, вы потеряли чашу? Грааль.

– Мой дорогой лейтенант, в Германии у каждого древнего рода есть своя легенда о Граале и чаша, которая его символизирует. И в Англии то же самое. У короля Артура Камелотов больше, чем титулов у Муссолини. Но все они созданы в девятнадцатом веке, когда вернулся интерес к готике. Расцвет романтизма, знаете ли. Народ пытается заново придумать собственную историю. Вы наверняка и сами слыхали с полдюжины подобных легенд. Вольфрам фон Эшенбах, например, считал, что чаша была из гранита. Лишь некоторые датируют ее старше 1750 года. Могу себе представить, что, раз уж вы и Вагнера заставили служить своим идеям, ваш вождь наверняка нуждается в подобных символах. Но если эта древняя чаша когда-либо и хранилась в нашей семье, то давно пропала.

– Согласен, подобные ассоциации просто смешны. – Гейнор придвинулся поближе к огню. – Но мой отец помнит, как твой дед показывал ему золотую чашу, которая соединяла в себе свойства стекла и металла. Он говорил, она казалась теплой и почти живой.

– Если такая семейная тайна и существовала, кузен, то меня в нее не посвятили. Мой дед умер вскоре после заключения мира. Он никогда не доверял мне своих секретов.

Клостергейм нахмурился, словно решая, верить мне или нет. Гейнор же явно сомневался.

– Если кто из фон Беков и должен знать о подобных вещах, так это ты. Твой отец погиб из-за своих ученых занятий, а ты прочел все книги в библиотеке. Фон Аш передал тебе все, что знал. Да ты, кузен, и сам почти музейный экспонат. А это все-таки лучше, чем быть клоуном в цирке.

– Что правда, то правда. – Я взглянул на жуткие «охотничьи» часы на каминной полке и попросил меня извинить. Пора было откланяться.

Гейнор применил весь свой шарм, чтобы загладить ситуацию, когда понял, что оскорбил меня, но его замечание обидело меня не больше, чем весь этот разговор с ним и Клостергеймом. Подобной грубости в нем я раньше не замечал. Что ж, с волками жить, по-волчьи выть. Именно так он и собирался выживать.

– Но мы же еще не закончили дела, – сказал Клостергейм.

Гейнор отвернулся к огню.

– Дела? Так вы приехали по делу? – я притворился, что удивлен.

Гейнор ответил тихо, даже не взглянув на меня:

– Берлин принял решение. О германских реликвиях.

– Берлин? То есть Гитлер и компания?

– Подобные вещи их завораживают, кузен.

– Они символизируют могущество древней Германии, – резко произнес Клостергейм. – Представляют все то, что утратила германская аристократия, – живую кровь отважного, воинственного народа.

– И зачем вам понадобился мой меч?

– Чтобы лучше его сохранить, кузен, – ввернул Гейнор прежде, чем Клостергейм успел ответить. – Чтобы его не похитили большевики, например. Или он не пострадал каким-нибудь другим образом. Уверен, ты согласишься: этот клинок – сокровище нации. Конечно же, во всех экспозициях укажут твое имя. И наверняка будет предусмотрена финансовая компенсация.

– В любом случае, о так называемом Граале мне ничего не известно. А что произойдет, если я вдруг откажусь отдать вам меч?

– Ты станешь врагом государства. – Гейнор упрямо разглядывал свои начищенные до блеска сапоги. – А значит, и врагом партии и всего, за что она борется.

– Врагом партии? – задумчиво произнес я. – Только глупец может надеяться выжить, бросая вызов Гитлеру.

– Именно так, кузен.

– Что ж, – сказал я, выходя из кабинета, – глупцы в семье фон Беков – большая редкость. Пора спать, завтра поговорим.

– Уверен, что и сны тебе приснятся соответствующие, – таинственно произнес Гейнор.

Клостергейм высказался прямо:

– Современная Германия оставила все сантименты в прошлом, мы создаем новые традиции, граф. Вам меч принадлежит не больше, чем мне. Это достояние Германии, символ древней силы и доблести. Символ нашей крови. Вы же не станете предавать свою кровь.

Я смотрел на стоявших передо мной горца, жертву инцеста и арийца со славянскими корнями. А затем взглянул на свою белую руку с бледными ногтями и темноватыми венами.

– Наша кровь? Моя кровь… Кто вообще придумал этот миф насчет крови?

– Мифы – это древние истины, рассказанные в виде истории, – наставительно произнес Клостергейм. – В этом и заключается секрет успеха Вагнера.

– Да уж, секрет его явно не в музыке. Мечи, чаши, измученные души… Вы упомянули, что у клинка есть пара? Может, владельцу второго меча захотелось получить и мой для коллекции?

Гейнор, стоявший позади Клостергейма, ответил:

– Второй меч, кузен, по слухам, находился в Иерусалиме.

Я отправился спать, не в силах сдержать улыбку, но вскоре меня снова охватило неприятное предчувствие; моя голова еще не коснулась подушки, а я уже начал думать, как спасти меч и самого себя от Гитлера. А затем, в то странное мгновение между явью и сном, я вдруг услышал голос: «Естественно, я принимаю этот парадокс. Ибо из парадоксов и состоит мультивселенная. В этом и заключается суть человечества. Мы существуем благодаря парадоксам». Голос был очень похож на мой собственный. Но он был преисполнен такой власти, убежденности и силы, какими я не обладал.

Сначала я подумал, что кто-то вошел в спальню, но затем вновь соскользнул в сон; в ноздри ударил тяжелый запах. Едкий, почти физически ощутимый, но не сказать, что неприятный. Какой-то кисловатый и сухой. Так, кажется, пахнут змеи. И ящерицы.

Огромные ящеры. Способные летать по небу по приказу смертных и сжигать ядовитым огнем своих врагов. Врагов, которые играют не по правилам и готовы побеждать любой ценой, кем бы ни пришлось стать и что бы ни пришлось делать.

Я видел темно-синие узоры, словно на крыльях гигантской бабочки. Это был сон о полете, но таком, о каком я никогда не слышал. Я сидел как влитой в большом черном седле, вырезанном из цельного куска эбенового дерева, от него тянулось нечто вроде тонкой пленки, связанной с живым существом, которое я оседлал. Я наклонился вперед и протянул руку к чешуйчатой шкуре, горячей на ощупь, и понял, что столкнулся с чужеродным обменом веществ. Что-то с шумом поднялось прямо передо мной, упряжь зазвенела, и огромная тень закрыла небо. Сначала мне показалось, что эта чудовищная голова принадлежит динозавру, и лишь потом я понял: я сижу на драконе, таком огромном, что рядом с ним сам выгляжу карликом. В пасти его торчали золотые узорчатые удила, с кистями на концах, в мой рост размером. Дракон легко мог бы убить меня ими, когда повернул голову. Меня изучал желтый горящий глаз, и в нем светился разум невероятно древнего существа, обитающего в мирах, неведомых человечеству. Мне показалось, или же он смотрел на меня с симпатией?

Изумрудно-зеленый дракон. Говорящий на языке цвета и жестов.

Огненный клык.

Неужели я позвал его по имени?

Запах змея заполнил мои легкие. Из огромных ноздрей дракона вырывались струйки дыма, меж длинных зубов бурлило нечто напоминавшее кислоту. Какой же невероятный обмен веществ у этого создания! Даже во сне я вспомнил о случаях спонтанного возгорания и не удивился бы, если бы мой скакун взорвался, превратившись в пламенный шар под седлом. Я вдруг ощутил, как задвигались огромные кости, мышцы и жилы, заскрежетала чешуя, дракон с шумом захлопал крыльями и вопреки здравому смыслу преодолел все законы гравитации. От резкого рывка я весь задрожал, и мы взмыли в воздух. Мир опрокинулся, как чаша, и остался далеко внизу. Летать оказалось так естественно. Еще один взмах, и мы поднялись к облакам. Полет на спине мифического чудовища был мне так знаком, и управлять им было так же просто, как правят лошадьми лучшие венские наездники. Одним легким прикосновением посоха к чешуе над ухом, слабым подергиванием поводьев.

В левой руке я держал традиционный драконий повод, правой – сжимал Равенбранд; от него исходила пульсирующая жуткая тьма, по лезвию текла кровь, и руны сияли ярко-алым. И я вновь услышал голос. Мой собственный голос.

– Ариох! Ариох! Кровь и души владыке Ариоху!

Какое варварское великолепие, какая роскошная дикость, какое древнее, изысканное знание! Но все эти слова, образы и мысли были совершенно чужды просвещенному гуманисту, каким являлся Улрик фон Бек. Разговоры об идеалах отваги и воинской доблести звучали для меня как притягательная, но непристойная похабщина, противная традициям, в которых я был воспитан. И при этом все жестокие, немыслимые идеи проносились в мозгу – и я воспринимал их как должное. Я был полон силы, которой не ведал ни один современный человек. Силы, способной изменить реальность. Колдовской мощи для битвы без новейших боевых машин, но при этом куда более ужасной, превосходящей в кровожадности даже Великую войну, которая недавно закончилась.