Стивен Кинг - Извлечение троих Страница 9

Не поворачиваясь, он запер дверь. Пятна света перед глазами теперь стали ярче. Двигатели самолета тихонько гудели. Он повернулся к зеркалу, надо бы посмотреть, как я неважно выгляжу, и внезапно его охватило какое-то ужасное, проникающее до самых глубин нутра чувство: как будто за ним наблюдают.

«Эй, ты не психуй, успокойся, — сказал он себе, встревоженный. — Ты же, вроде бы, самый непробиваемый тип на свете и никогда не страдал паранойей. Поэтому-то и послали тебя. Поэтому…»

Внезапно ему почудилось, что глаза в зеркале — не его глаза, не ореховые, почти что зеленые глаза Эдди Дина, растопившие столько сердец, помогавшие пресловутому Эдди Дину раздвинуть столько прелестных ножек за последнюю треть его жизни двадцати одного года отроду, а совершенно чужие: не ореховые, а голубые, цвета линялых «Левисов». Холодные, ясные, неожиданно острые, как будто нацеленные. Глаза снайпера.

И еще он увидел — ей богу, увидел, — как в них отразилась чайка, пролетающая над накатывающей волной. Что-то она там схватила.

Он еще успел подумать: Что за дерьмо такое? — и понял, что на этот раз его все-таки вырвет.

За какую-то долю секунды, до того, как его вывернуло, пока он еще не оторвал взгляда от зеркала, голубые глаза исчезли… но до этого он еще испытал странное ощущение, как будто в нем два человека… как будто он одержим, как та девочка из «Изгоняющего дьявола».

Он явственно ощутил у себя в мозгу чье-то чужое сознание и услышал чужую мысль не так, как человек слышит собственные свои мысли, а как будто голос по радио: «Я прошел. Я в воздушной карете».

Было что-то еще, но Эдди уже не расслышал, потому что был занят другим: старался стошнить в раковину, производя при этом как можно меньше шума.

Он не успел еще вытереть рот, как вдруг с ним приключилось такое, чего в жизни с ним не случалось. На какой-то пугающий [миг] все словно замерло. Не было ничего — пустой интервал во времени. Как белая лакуна на месте колонки в газете.

Что это? — подумал Эдди беспомощно. — Что еще за дерьмо?

А потом его снова стошнило. Может быть, даже и к лучшему. Что бы там ни говорили, у рвоты есть хотя бы одно, но действительно стоящее, преимущество: пока ты блюешь, ни о чем больше ты просто не можешь думать.

Я прошел. Я в воздушной карете, — подумал стрелок, и уже через секунду: — Он меня видит в зеркале!

Роланд подался назад. Не совсем ушел, но попятился, как, бывает, ребенок отступает в самый дальний конец длинной комнаты. Он находился внутри небесного экипажа и внутри какого-то человека. Внутри Узника. В это первое мгновение, когда он подступил почти к самому переду (он не знал, как это правильно описать), он был даже более чем внутри: он почти стал этим мужчиной. Он чувствовал недомогание этого человека, его болезнь и знал, что его сейчас вырвет. А еще Роланд понял, что он может не только чувствовать это тело, но и, при необходимости, им управлять. Он будет мучиться всеми его болячками, и обезьяноподобный демон, который его донимает, будет терзать и Роланда тоже, но если ему будет нужно, он можетим управлять.

А может и остаться незамеченным.

Когда у Узника прошел приступ рвоты, стрелок рванулся вперед, на этот раз уже — до самого переда. Он почти ничего не понимал в этой странной ситуации, а действуя в ситуации, в которую не совсем врубаешься, можно нагородить таких дел, что потом сам рад не будешь, но Роланду было необходимо узнать две вещи. И эта отчаянная необходимость перевешивала любые последствия, пусть даже самые что ни на есть ужасные.

Дверь, через которую он прошел в этот мир, на месте она или нет?

А если — да, то где тогда его тело? Осталось у двери на берегу, брошенное, может быть, умирающее, если уже не мертвое? Когда душа и сознание покидают тело, продолжает ли сердце биться бездумно, дышат ли легкие, раздражаются ли нервы? А если тело его еще держится, то до ночи ему не дожить уже точно. Ночью на берег выползут омары: горестно повопрошать и как следует пообедать.

Он повернул голову, которая на мгновение стала егоголовой, быстро оглянувшись назад.

Дверь стояла на месте, у него за спиной. Стояла открытая в его мир, петли ее держались теперь за стальной косяк этой странной уборной. И — да — у двери лежал Роланд, последний стрелок. Лежал на боку, держась перевязанной правой рукой за живот.

— Я дышу, — сказал себе Роланд. — Мне бы надо вернуться и как-то сдвинуться. Но сначала я сделаю дело. Сначала…

Он отпустил сознание Узника и отступил, выжидая, стараясь понять, заметил ли Узник его присутствие.

Рвота уже прекратилась, но Эдди еще постоял над раковиной, крепко зажмурив глаза.

Кажется, я на секундочку отрубился. Даже не знаю, что это было. Я что, оглядывался?

Он открыл холодную воду и, не открывая глаз, побрызгал себе на лоб и на щеки.

А потом, понимая, что дальше откладывать невозможно, осторожно открыл глаза и посмотрелся в зеркало.

Из зеркала на него глядели его собственные глаза.

Никаких чужих голосов в голове.

Никакого странного чувства, что за ним наблюдают.

"Ты на мгновение отрубился, Эдди, — пояснил ему великий мудрец и выдающийся наркоман. — Обычное дело, когда ты немножечко прибалдел от остывшей индейки".

Эдди взглянул на часы. Полтора часа до Нью-Йорка. Самолет сядет в 4:05 по восточному поясному времени, и времечко будет горячее. Проба сил.

Он вернулся на место. Джин уже ждал его на откидном столике. Он отпил пару глотков, и к нему подошла стюардесса спросить, может, ему еще что-нибудь нужно. Но едва он открыл рот, чтобы сказать «нет, спасибо», как вдруг опять на мгновение отрубился.

— Только чего-нибудь перекусить, пожалуйста, — сказал стрелок ртом Эдди Дина.

— Горячее подадут в…

— Я действительно умираю с голоду, — совершенно искренне проговорил стрелок. — Все что угодно, хотя бы бутер…

— Бутер? — нахмурилась женщина в красной военной форме, и внезапно стрелок заглянул в мозг Узника. Сэндвич…слово далекое, тихое, как шорох гальки на берегу.

— Сэндвич, хотя бы.

Женщина в форме как будто задумалась.

— Ну… у нас есть рыба, тунец…

— Было бы замечательно, — обрадовался стрелок, хотя в жизни не видел танцующей рыбы. Ну ладно, нищие не выбирают.

— Что-то вы бледный, — сказала женщина в форме. — Вам, может быть, душно?

— Да нет, это просто от голода.

Она одарила его профессиональной улыбкой.