Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — эрцгерцог Страница 9

Он на мгновение опешил, слишком быстро я понял, что он хочет сказать дальше, после паузы сказал:

— Я принесу вассальную присягу…

— Поздно, — ответил я. — От таких не принимаю.

— Но ты сам стрелял в спины!

Я кивнул.

— Вообще-то и лук церковь запрещает использовать против людей. Его можно только для охоты. Так что все дело в том, где провести грань… Я тоже, как понимаешь, отодвигаю грань, как мне удобнее.

Он сказал с надеждой:

— Тогда мы сможем договориться…

— Моя грань не настолько гибкая, — сообщил я.

Острие меча вошло быстро и почти без сопротивления, пока не уперлось в шейные позвонки. Кровь хлынула бурно, я отпрыгнул с мечом в руке, а барон повалился навзничь. Выждав чуть, я обшарил карманы, пояса и седельные сумы всех троих, расседлал их коней и пошел к тому месту, где оставил связанную женщину.

В темноте белеет ее тело, она как легла по моему приказу, так почти и не пошевелилась, только платье каким-то образом задралось выше колен, белых и полных.

— Господин, — прошелестел ее голос, — вы… целы?

— А что, — спросил я, — твой хозяин был крут? Ладно, молчи. А то снова услышу про первого воина в деревне.

Я разрезал путы на ее руках, она сразу же прощебетала:

— Я соберу веток для костра?

— В такой темноте? — спросил я. — Глаза выколешь.

— Я… вижу.

— Тогда собирай, — разрешил я, ничуть не удивившись.

Пес, донельзя довольный, с шумом носился через кусты, опрокидывал коряги. За ним везде шум и треск, но ухитрялся ловить зверей, а кого-то и вовсе вытаскивал из нор, морда в земле по самые уши, приносил и ждал одобрения, пока я не сказал строго, что у нас тут не склад в ожидании похода целого войска.

Я мог бы, конечно, насоздавать еды, но хватит и того, что об этом знают некоторые лорды. Они «свои», у кого-то амулетик, который не стоит показывать церкви, у кого-то талисман, что-то вызывающий, у кто-то и сам умеет больше, чем человеку положено.

Адель умело распотрошила оленя, опасливо нахваливая Пса. Он принял из ее руки требуху и жадно слопал, после чего лег и стал терпеливо ждать, когда же будет готово восхитительное жареное мясо.

Огонь угас, оставив россыпь крупных багровых углей. Последнее дымящее полено она выбросила, Бобик тут же сбегал, принес обратно и принялся тыкать горящим концом в руки Адель, предлагая продолжить великолепную игру.

Запах жареного мяса становился все сильнее, я смотрел и видел там лицо Илларианы, сердце начинало сжиматься болью. Лег и, закинув руки за голову, начал смотреть на звезды, кое-где проглядывающие сквозь темные ветви.

Увы, и там смутный овал ее милого лица со звездными глазами…

— Мой господин, — послышался воркующий голос, — вам прожаренное на прутьях или на камнях?

— Без разницы, — буркнул я. — Уже готово?

— Да. Вот попробуйте это…

Запах щекочет ноздри, во рту помимо воли появилась слюна. Я взял из ее руки прут с нанизанными кусками коричневого мяса, исходящего паром, с нежно прожаренной корочкой.

Зубы вонзились с хрустом, сладкий сок брызнул на язык, ожег нёбо. Я начал пожирать с энтузиазмом голодного волка, мрачные мысли сами по себе, аппетит тоже сам по себе. Хотя кусок, как говорится, не лезет в горло, но он все-таки лезет, да еще как лезет, а на выходе из пищевода его хватают и жадно принимают в переработку, бросают в море желудочного сока и готовятся поймать на лету следующий.

Адель ела неторопливо, с деревенской жеманностью, поводила плечиками и откусывала по чуть-чуть, зато так удавалось чаще демонстрировать ровные жемчужно-белые зубки и красный сочный рот.

Я сделал вид, что у меня в седельной сумке кувшин с вином, принес и разлил по двум глиняным чашам. Адель мелко хихикала, строила глазки, пила понемножку, но быстро пьянела.

Меня вино не берет, мое проклятие, забыться никак, горечь из сердца не вымыть, я пил мрачно, смотрел тупо в багровые угли, где в их глубине часто бегают крохотные огненные человечки.

Адель начала ежиться, вздрагивать и обхватывать себя за плечи. Я наконец обратил на нее внимание, покачал головой.

— Ага, теперь мерзнешь?.. Надо было не терять мясо с костей. Чем пышнее формы, тем теплее. Женщины в теле не так мерзнут.

Она торопливо кивнула, сосредоточилась, нахмурила бровки и даже закусила верхнюю губу, вид комичный и сиротливый. Очень медленно начала напухать грудь, на боках появились складочки, ключицы так и остались, разве что не так резко выпячиваются, бедра раздвинулись…

Все это время она не сводила с меня вопрошающего взгляда. Я понял правильно, мол, скажешь, когда хватит, но я мудро сделал вид, что не понял, и только когда формы начали превосходить те, в которых она появилась, я спохватился:

— Стоп-стоп!.. Ты куда разогналась? Уже не замерзнешь. Давай ложись. Вон укройся одеялом.

Не понимаю, почему после такой ночи, в общем-то обычной, женщины воображают, что у них появляется над нами какая-то власть или хотя бы рычаги влияния. Эта с утра цветет, чирикает довольно, расчесывает волосы, вообще-то длинные и блестящие, смотрит лукаво, будто между нами что-то произошло важное, а не слегка повязались среди ночи.

— Мой господин, — проворковала она, почти пропела, — мне вернуться… в худую?

Я пребывал в сумрачном состоянии, вытеснить или как-то сделать образ Илларианы менее ярким не удалось, все равно вижу ее серьезное лицо и укоряющие глаза.

— Не стоит, — ответил я равнодушно. — Хотя, как хочешь.

— Но мне показалось, вам так удобнее.

— Да нам все удобно, — буркнул я. — Для людей с воображением так и вообще никаких проблем.

Она победно улыбнулась, мужчины вообще-то существа бесхитростные, наши уловки всегда просты, нас может раскусить даже ребенок, если ребенок самочка.

Пес снова бежит впереди, Зайчик идет ровным галопом, женщина сидит за моей спиной, прижалась грудью, я прямо чувствую, как она время от времени меняется в размерах и плотности.

Когда добрались до развилки дорог, я остановил коня и спустил ее на землю. Она вспикнула, откинула голову назад и с изумлением смотрела мне в лицо.

— Ваша светлость?

Я протянул руку в сторону виднеющихся домиков среди роскошных садов.

— Это твое село?

— Да, ваша светлость, — проговорила она с настороженностью в голосе. — Вы угадали…

— Топай, — велел я безапелляционно. — Тебя родители заждались.

Она стояла ошарашенная, обескураженная, все надежды и честолюбивые планы рухнули разом. Я повернул коня в сторону Альтенбаумбурга, арбогастр уже сделал первый прыжок, когда за спиной раздался горестный вскрик: