Ольга Болдырева - Без души Страница 9

Помню в прошлой жизни как только меня не обзывали. То, что я видел сейчас — переходило все границы. Болезненная худоба, белая кожа, впалая грудь, неловкие движения, никакого намека на уроки самбо. Даже стопы оказались по — детски маленькими. А ведь тело — навскидку сто шестьдесят сантиметров, не напоминало детское. Но моя будущая госпожа сказала, что я всю жизнь переживу заново. Значит, она солгала. Я опять потерял время. Сила, повинуясь приказу, начала высчитывать мой новый возраст.

Оглядевшись, я осторожно поднялся с кровати. Тело слушалось с неохотой, словно до этого мало двигалось. Для начала стоило одеться. Потянувшись, я подошел к небрежно брошенным на спинку стула вещам. Мятые темные джинсы и черная рубашка, чтобы закрыть руки. Память безмолвствовала: в прошлой жизни я не любил этот цвет. Открыв небольшой шкаф, чтобы взять нижнее белье, обнаружил, что вся моя одежда была темных черно — серых тонов. Больше черных.

Знал, что если бы чувства были, испытал удивление. Возможно, память прошлой жизни, пусть и скрытая до этого дня оказала влияние на развивающуюся личность теперь уже ушедшего меня. Разницы нет, но, кажется, я увлекался психологией. Надев джинсы, я стал разбираться с чересчур длинными волосами — они были заплетены в косу, видимо, чтобы не мешали спать, и сразу я их не заметил. Разбирая странно — серые пряди, еще раз огляделся. Увидев в углу знакомый трельяж, медленно подошел к зеркалу, заставляя тело передвигаться. Нужно было узнать, что же произошло со мной. Появилась ассоциация, что в такой ситуации мне могло быть неуютно. Но вместо того, чтобы остановиться или зажмуриться я спокойно сделал следующий шаг, приближаясь к зеркальной поверхности.

Ни сомнений, ни томительного предвкушения.

Вгляделся в отражение. Лицо было моим, только изможденным, какое бывает у человека после долгой, тяжёлой болезни. Из глубин зазеркалья на меня смотрел худой, бледный, тонкокостный парень. Под пустыми серыми глазами темные круги, впалые щеки, губы пытаются изогнуться в горькой улыбке, но в место нее получается что‑то безумное.

В этот момент сознание вспыхнули цифры. Память вернулась лишь спустя пятнадцать лет… За это время я смог бы столько сделать. Изменить. Исправить. Но ничего не случилось. Ничего. Наверное, я бы и не смог — мал был. Ведь магия пробуждается после шестнадцати лет. Да и то, потом полгода отводится на адаптацию.

Меня пожалели: позволили не учиться ходить и разговаривать, расти. Как минимум на три года мой разум снова оказался бы отрезан от управления детским телом и абсолютно бессилен, бесполезен. Бессилие, осознание собственной беспомощности — это самое отвратительное ощущение. Человек устроен так, что может пережить и выдержать многое: болевой порог, психическая устойчивость, кажется, люди ещё не смогли узнать их предел. Но снова пережить роль стороннего наблюдателя я, наверное, не смог бы, окончательно повредившись в уме. Зачем моей будущей госпоже тронувшаяся игрушка? Девочка просто решила озаботиться сохранностью "интересной диковинки".

Но тогда почему именно пятнадцать? До того, как за мной придут Далик и Ирэн, целых два года. Можно сказать, вспомнив выражения из прошлой жизни: ни туда — ни сюда. Не понятно. Впрочем, ещё будет шанс все узнать…

Столько потраченных впустую лет. Снова потраченных. Но злости нет, даже наоборот, неприятно саднит мысль, что и два года это слишком много… будет непросто заставлять себя существовать в ожидании того, когда за мной придут и можно будет отомстить. Во второй раз. Хотя даже десятка жизни не хватит, чтобы расплатиться за всю боль.

Душа, душа… Где ты?

Я прислонился лбом к холодной поверхности зеркала, пытаясь привести в порядок мысли. Два года. У меня есть это время, чтобы успеть приготовиться к приходу гостей, чтобы попробовать жить: что‑то изменить, что‑то оставить, что‑то просто понять.

На куне тихонько тренькнула, отключаясь, микроволновка. Снова раздались тихие шаги, потом заработал чайник. Мне тоже не мешало позавтракать, а потом погулять. Или же снова уснуть. На дворе лето, а значит, и каникулы: память безмолвствовала — на сегодня у прежнего меня ничего не запланировано не было.

Бездна!

Я со всей силой ударил кулаками по зеркальной поверхности, надеясь почувствовать хоть что‑нибудь. Во все стороны брызнули острые осколки. Один задел плечо, другой вонзился в скулу, ещё в нескольких местах тело резануло болью. Тёплая липкая кровь медленно потекла по пальцам.

Дурак…

Я услышал, как на кухне разбилась тарелка и затем быстрые шаги, срывающиеся на бег. Дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату ворвался Леша. Бледный, испуганный. Но в тоже время на его лице было что‑то такое, что я понял — похожее происходит не в первый раз.

— Ты в порядке? — он замер в дверном проёме, пытаясь понять, какой ущерб себе и комнате я нанёс. Зрелище и, правда, жалкое: тощий мальчишка весь в мелких порезах с удивлением рассматривающий окровавленные ладони посреди осколков зеркала.

— Я… я… — рассеянно показал руки, не в состоянии понять, что же ещё во взгляде брата меня насторожило. Голос сорвался, связки с непривычки заболели. Похоже, в этом мире я не только не двигался, но и не говорил.

— Глупый, — со странной нежностью протянул Леша, обратившись ко мне как к маленькому ребенку, — ты же сказал, что больше не будешь бояться! Теперь придётся звонить маме, отрывать её от работы, — печально протянул он. — Пойдём, я вытащу осколки…

— Маме?

— Ну, да, маме. Ты ее помнишь? Пойдем.

Он очень осторожно потянул меня на кухню. Рядом с высоким братом — сто девяносто сантиметров, я смотрелся непривычно мелко. Раньше разница не была настолько большой. Так и не понимая происходящего, я послушно зашёл на маленькую кухню в светло — коричневых тонах. Ничего не изменилось. Тот же небольшой телевизор, прямоугольный стол, недовольно бурчащий старенький холодильник, который родители никак не успевали заменить на новый. Только почему‑то на нем стояли лишь Лешины фотографии. Его одного, вместе с родителями. Ни одной моей.

— Садись, — брат достал перекись, небольшой пинцет, вату и чистые бинты. Я успел заметить, что в аптечке они лежали самого краю. Значит, ими часто пользуются. И тут же вспомнил порезы на своих руках, — будет немного больно, ты потерпи, не плачь.

Он умело занялся ранками, продолжая успокаивающе приговаривать. В то время как я медленно понимал, что же произошло в этой реальности. Вот почему Леша так себя ведёт: он общается со мной, как с безнадёжно больным.

— Сережка, ты почему меня не позвал, как проснулся, глупый? Как ещё одеться сам сумел! Нет, это хорошо. Мама обрадуется, вот только ну, чего ты испугался? Зеркала — это совсем не страшно! Помнишь, ты в них смотрел. Помнишь? — Он заглянул в мои пустые глаза и печально покачал головой. — Эх, а мы только обрадовались, тебе для тренировок трельяж поставили.