Александр Прозоров - Царская дыба [= Государева дыба] Страница 9

— А-а-ай, как хорошо! — она часто-часто сжимала и разжимала пальцы, двигаясь в волны. — Сейчас купальный сезон откроем…

Священник с усмешкой следил за спутницей и, вроде, даже собрался последовать следом — пелис, во всяком случае, расстегнул и кинул на траву. Однако, стоило волнам добраться даме до бедер, как ее решимость тут же испарилась и она предпочла отступить назад, на сушу.

Кавалер, уже снова в кафтане, присел у огня, срезая с окорока верхние, зарумянившиеся ломтики, тут же отправляя их в рот. Увидев, как поежилась девушка, он поднялся, наполнил кубки вином, один протянул ей. Сделал глубокий глоток, блаженно зажмурился, снова подставляя лицо озерной свежести.

— Все-таки хорошо быть человеком, Инга, — покачал он головой. — До чего прекрасно ощущать ветер, тепло и прохладу, вкус вина или горячего мяса!

— Тебя интересует только мясо?

— Ну почему же? — Священник медленно опустил руку, задержав ее на талии певуньи. — Есть много не менее прекрасных вещей… Да ты совсем замерзла!

Он повернул Ингу и прижал ее к себе. Осушил кубок, отбросил в сторону, поправил кончиком указательного пальца выбившийся локон, потом скользнул рукой по подбородку, по шее.

— Нет, в этом мире есть еще очень много прекрасного и желанного…

Рука опустилась еще ниже, крепко сжав грудь, а потом снова соскользнув на бедро.

— Сейчас… Сейчас, согреешься…

Священник скинул свой меховой пелис, расстелил его у костра, оставшись в одной рубашке и кальсесах — но завязку штанов он тоже развязал. Инга послушно опустилась на теплую куртку, легла на бок подставляя свое тело огню. Дерптский епископ сел рядом, а рука его жадно скользнула по розовой от отблесков костра коже: по крупной высокой груди, ровному животу, забралась в курчавые волосы внизу живота и надолго застряла там.

Девушка вздрогнула, прикусила губу, полуприкрыв глаза.

— Но самое прекрасное, Инга, — прошептал епископ ей в самое ушко, — это твой голос. Это истинное чудо, это невероятное совершенство, это истинное колдовство. Как ты заворожила сегодня в храме христовом эту толпу! Она едва не потеряла рассудок!

— Да, мой господин… — похоже, девушка уже не понимала, о чем ей говорят, и соглашалась на все.

— Спой мне, Инга. Спой… Дай услышать твой голос, дай услышать хорал не издалека, а рядом с тобой… В тебе…

— А… А… — Инге понадобилось приложить некоторое усилие воли, но голос ее все-таки зазвучал, раскатываясь далеко над водным простором:

Споем во славу Господа спасенья,Ему по нраву радость восхваленья.Споем во славу!

Дерптский епископ ослабил веревку штанов и быстро скинул их с себя, после чего опрокинул певицу на спину.

Как в горнем свете, в звуке обитаем,В святом Завете силу… обретаем,Мы, Божьи дети!

Последние слова сорвались с ее губ с особенной страстью, поскольку ее господин совершил то, к чему она была готова всей своей плотью.

Нас наполняет… благодарность… Богу,И воспаряет… к Твоему чертогуТа песня, что из сердца… истекает.

Наступит… время счастьем… упиваться:Ты будешь всеми… вечно… воспеваться.О… легкое, о… сладостное… бремя!

Дерптский епископ резкими толчками проникал в нее все глубже — девушка вздрагивала, мотала головой из стороны в сторону, скребла пальцами землю, но продолжала петь, окрашивая слова древнего хорала неожиданными, неведомыми ранее эмоциями…

В полумиле от костра Фрол натянул поводья и его лошадь закружила на месте, высоко поднимая копыта.

— Какой голос у госпожи, — пораженно покачал головой один из воинов. — Воистину ангельский. Земным людям Господь такого не дает…

— Да, — кивнул другой и перекрестился. — Истинно благословение Божие. — Он прислушался к стелящимся над волнами словам, и уважительно добавил: — Молятся…

В эти самые минуты в небольшой рыбацкой деревушке Ветвенник, что стоит на самом берегу Чудского озера на десять верст южнее Гдова, отделенная от древней крепости чавкающим, непроходимым болотом, собралось необычайно много народа. В большинстве это были бородатые мужики и молодые парни, одетые в темные, нечищеные кольчуги поверх толстых холщовых стеганок, в шлемах или толстых, часто прошитых проволокой и набитых конским волосом «бумажных шапках», с топорами и кистенями за поясом, — хотя многие могли похвастаться и самыми настоящими мечами на боку.

Среди оружных рыбаков царило оживление: им и раньше приходилось, спасаясь от зимней скуки или от вынужденного безделья между запашкой земли и первыми летними работами, ходить в набеги на близкие лифляндские волости или на юг, к извечным ворогам — жмудинам. Однако не так уж часто сии походы возглавляли умелые бояре, а уж тем более — человек государев, самим Иваном Васильевичем из многих ратников служилого сословия избранный. Одно это сулило явный успех набега и богатую добычу — а потому и собралось из ближних и дальних деревень не в пример больше народа.

В глубокой, удобной бухте, напротив пяти причалов из потемневшего дерева покачивался, ако поглотивший Иова левиафан, новгородский морской корабль, способный и полтораста сотен пудов товара в трюмы принять, и два десятка судовой рати, не считая корабельной команды, на борту унести. Крупные рыбацкие баркасы казались рядом высунувшимися из глубин озерными сомами — достойной добычей сами по себе, но слишком мелкими по сравнению с настоящей рыбой.

На берегу потрескивали костры, над которыми зажаривались заколотые по такому случаю два кабанчика, рядом жмурились на огонь двое пареньков лет пятнадцати — в новеньких длиннополых стеганках с нашитыми на грудь широкими железными пластинами.

— Тоже, стало быть, в поход собрались, — задумчиво кивнул Зализа. — Впервой, надо думать…

— Что говоришь, Семен Прокофьевич? — не расслышал сидящий рядом купец, одетый в шерстяные шаровары и подбитый ватой суконный кафтан с короткими рукавами. По виду он не сильно отличался от других членов корабельной команды, перевозящих на борт ладьи снятые с лошадей чересседельные сумки — вот только под окладистой бородой заметно выступал солидный, приличествующий званию округлый животик, а на пальцах поблескивало несколько золотых, с крупными каменьями, перстней.

— Говорю, время сейчас хорошее для похода, Илья Анисимович, — обернулся на него опричник. — И не померзнем без костров, и не жарко, коли хороший поддоспешник под броню надеть. Еще месяц протянуть, так в броне хуже, чем в печи жарить начнет.