А. Кокоулин - Северный Удел Страница 9

— Ты сейчас куда, Бастель? — спросил дядя, в шаг постукивая тростью по мостовой.

— В гостиницу.

— Подбросишь меня до почтовой станции?

— Конечно.

Улица была тиха и беспечна.

По аллейке удалялся от нас господин в цилиндре. Навстречу шел квартальный надзиратель. Вдалеке гарцевали на низеньких южных лошадках две девушки.

Я поймал себя на том, что поневоле на всех смотрю с подозрением.

Сагадеев и государь-император заразили меня своими ужасами. Громатов, Шапиро, Лобацкий. Кто и на кого нападет следующий?

Дядя Мувен тоже обеспокоенно вертел головой.

— Как-то мне не по себе, Бастель.

— Представляете, дядя, и это — в центре империи, во втором по величине городе, днем, в мирное время.

— Просто господин обер-полицмейстер какие-то апокалиптические картины нарисовал.

Мимо нас пролетел закрытый экипаж с конной охраной. Плюмажи. Карабины за спинами. Остро пахнуло конским потом.

— Это Он? — спросил дядя.

— Не уверен.

От угла нам махнул Майтус.

Там уже разворачивался шарабан, запряженный пегой лошадью. Вокруг кровника скакали мальчишки.

Как бы кошель не срезали, подумал я.

Мальчишки были чумазы и одеты в какое-то рванье. Беднота. А, может, из сиротского приюта сбежали.

По крови — все серые, низшего разлива. Хотя наверняка у каждого найдется история, что он незаконнорожденный сын если не государя-императора, то обязательно какой-нибудь высокой фамилии. Хотя бы Кольваро…

Майтус кого-то трепал по голове.

— Ну-ка, орлы, — сказал я, подходя, — расступись.

— Здравствуйте, господин. Здравствуйте, — закланялись мальчишки.

Дядя пролез вперед, с мостовой — на приступку, с приступки — на деревянную скамью. Угнездился. Шарабан просел. Возница покосился с козел, но ничего не сказал.

Я остановился, здоровой рукой роясь в карманах.

Притихшие мальчишки ждали. Я разглядывал их украдкой. Вполне могут пригодиться. Кто на них внимание обратит?

А они — в любую щель, в любое окно…

И на улицах все видят, все примечают. Жалко, что, скорее всего, под «козырными» ходят. Впрочем…

— Подставляй ладони!

Я по денге, по полушке ссыпал найденную мелочь в протянутые «ковшички».

— Кто хочет заработать, жду завтра утром у входа в гостиницу «Персеполь». Знаете такую?

Мальчишки вразнобой закивали.

— Господин, — сказал один, с мазком сажи во всю щеку, — нас к парадному не подпустят. Мы лучше на задах ресторанной кухни подождем.

— В семь утра, — предупредил я.

Майтус залез на козлы к вознице. Я подсел к дяде. Шарабан тронулся, скрипя рессорами.

— Ты бы поосторожнее с ними, — склонился ко мне дядя, когда мы отъехали достаточно далеко.

Слева потянулся забор казенного завода. Справа блестели окнами, ловя солнце, муниципальные дома — занавески, кадки на подоконниках, вывески первых этажей: «Бакалея», «Пряники к чаю», «Табак и другие товары», «Пошив».

— Это ж просто мальчишки, — сказал я, провожая взглядом прелестницу в светлом платье, как раз вышедшую из «Пошива».

— Не будь легкомысленным, Бастель. Дети тоже могут быть убийцами.

— Я помню, — сказал я.

— К станции — налево, — показал тростью дядя.

Наклонившись, я тронул возницу.

— К почтовой станции, пожалуйста.

Качнулась в ответ высокая возницкая шапка. Лошадка, понукаемая вожжами, фыркнула. Шарабан свернул. Мелькнули заводские ворота, фигурки людей за ними, здание красного кирпича. «Фабрика Касатонова» — было написано на щите над воротами.

Справа зазеленела канава. Мостовая выродилась в грунтовку. Прогрохотала мимо телега, груженая войлочными тюками. За ней — конный жандарм.

Мы с дядей тряслись на скамье.

Я размышлял: если нападения на фамилии начались полгода назад, то и событие, которое им способствовало или с которого они зарождались, случилось тогда же. Может, чуть раньше. Надо будет разослать письма…

Я поморщился.

А что определить к поиску? Случаи «пустой» крови? Людей, которые обещали, что Штольцы еще поплатятся? Или недовольных Поляковым-Имре? Кружки какие-нибудь реакционные?

Написать: «Прошу уведомить о необычном»?

Вспомнят ли через полгода? Или примутся в служебном рвении изобретать это самое необычное? «Самым удивительным образом из закрытого на ключ шкапа пропала бутылка настойки на рябине…»

А еще есть деревни за Бешеным ручьем. Точнее, были, а потом заселены заново. Это, кстати, тоже бы прояснить.

Почтовая станция выдвинулась из-за поворота и частокола тополей крашеной в белое и зеленое, с гербом, стеной. Шарабан прокатил под окнами, расходясь с конной четверкой.

— Бастель, — дядя Мувен, сходя, поймал пятерней мое плечо, — я сейчас к своим, предупрежу Раю, остерегу детей, может, договорюсь с полицией о карауле, а на обратном пути могу заехать к твоей матушке, чтобы, значит, тоже…

— Я был бы очень признателен, дядя, — сказал я.

— И там тебя подожду. Ну, все.

Дядя ступил на землю. Возница в поклоне согнулся на козлах.

— В гостиницу? — повернулся ко мне Майтус.

— Да, в «Персеполь».

Я посмотрел, как дядя входит в двери станции, как сквозной коридор с проглядывающим двором — клочком посыпанной опилками земли и крытыми стойлами через дорогу — на мгновение закрывает его фигура, а потом пегая кобылка потянула шарабан прочь. Мы развернулись у здания пересыльного склада, где какой-то полный господин вяло ругался с приказчиком, а внутри сноровисто двигались тени грузчиков; скалясь дырами, мелькнул дощатый забор, а за ним уже раскинулся пустырь с начатками какого-то строительства.

В лицо подул свежий ветерок, даже вроде как речной. Заныла в тон ему подживающая рука. Я вспомнил, что хотел кое-кого навестить. Пришлось привстать.

— На угол Каменной и Чудной сначала.

— Добавите копеечку?

Из-под возничьей шапки на меня глянули серые пронзительные глаза. Намек ухмылки потонул в бороде.

На миг показалось — так же улыбался Лобацкий, тогда, перед выстрелом «Фатр-Рашди», снисходительно, одними углами губ, свысока.

Но — ф-фух! — обычная кровь, проверил я, обычная, низкая. Не «пустая».

— Даже три добавлю.

— Ну тогда оно что ж, — хмыкнул возница и отвернулся. — Н-но!

Кобылка прибавила.

Пролетели низкорослые домики, качнулись вслед тяжелые яблоневые ветви, дорога скривилась; здесь строились как попало, не придерживаясь строгости и порядка. Блеснул ручей. Шарабан прогрохотал по бревенчатому мосту. Возница свистнул нерасторопному пешеходу. Купол Городского Собрания наметился в перспективе. Сделав крюк, мы возвращались в центр города.

Леверн по мере нашего движения скоро весь оделся в камень, в гранит, туф и сланец, старые дома жались друг к другу, узкие щели проходов забивали тени; пыльные стекла, желтые балкончики. Бегали дети. Плыли запахи нехитрой еды, смолы и набравшего популярность земляничного мыла. Женщины выглядывали из окон.